Кинбурн - [3]

Когда косяк миновал остров — изо всех сил потянул канат, который все время держал в руках. Но он только щелкнул по воде, как длиннющий кнут. Тогда Андрей повернулся к реке спиной, положил канат себе на плечо, как учил Суперека, и, напрягшись всем телом, сделал несколько шагов. Оглянувшись, увидел, что волок продвинулся по песку на аршин или два. Еще раз потянул, наклоняясь вперед и до боли напрягая мышцы. Никакого движения. В отчаянии не знал, что и делать. Дергал слабыми руками канат, умоляя бредень, как живого: «Ну подвинься! Ну не лежи! Ну еще немножко!..» А самому плакать хотелось от собственной беспомощности. Дергал канат с разгону, сбивая пальцы на ногах об острые камни. Падал, поднимался, снова разгонялся.

И то ли волны подмыли песок, на котором лежала сетка, то ли в самом деле его усилия не были напрасными, только холмик на той стороне шевельнулся, сполз к воде, и его быстро подхватило течение.

Андрей даже растерялся от неожиданности, завертел головой, ища кол. Канат рвануло с такой силой, что парень не устоял на ногах. Поскользнувшись на мокром валуне, торчком полетел в воду.

Только когда, совсем обессиленный, мокрый, выкарабкался на каменистый берег острова, понял, что произошло непоправимое. Упал вниз лицом на поросшую редкой и колючей, будто щетина, травой землю и горько заплакал, давая волю слезам.

В таком состоянии и нашел его Суперека.

— Ну, хватит, не казни себя, — взъерошивал своими толстыми, узловатыми пальцами волосы на голове Андрея. — Как гов-ворится, казак с бедою, как рыба с водою. Это я, старый пень, виноват во всем. Чуб уже седеет, а, вишь, не докумекал, какое бешеное здесь течение. Воловья сила нужна, чтобы взнуздать его. Вытирай слезы, нам с тобой плакать некогда — веризуб идет, ловить надо.

— А где же он теперь? — шмыгая носом, спросил у дядьки.

— Как где? В Буге. Как гов-ворится, один раз не вышло, еще попробуем. Пошли в каюк, покажу тебе, как загонять рыбу боталом, а сам уж здесь засяду. Ты еще не знаешь Супереку. Без ухи сегодня спать не ляжем.

Тот день прошел будто в какой-то круговерти. Андрей тогда, наверное, впервые по-настоящему ощутил в себе рыбацкий азарт. Он пугал рыбу каменным боталом, снуя на каюке поперек реки возле Синюшиного колена. И когда руки деревенели от усталости, пускал лодку по течению. Возле острова они вместе с Суперекой подбирали из воды одно крыло бредня и заводили его на левый песчаный берег реки. Хотя веризуб шел по Бугу огромными косяками, в невод попадало не более двух-трех рыбин. Но зато каких! Андрей никогда еще не видел таких серебристо-зеленоватых красавцев, каждый — до двадцати фунтов, в руках трудно было удержать.

Дядька Илько сразу же потрошил рыбу, рассекая ее вдоль спины острым ножом, который всегда носил на поясе в кожаном чехле, делал еще несколько надрезов и бросал в широкую кадку с лёком — крепким раствором кинбурнской соли.

— Как гов-ворится, пускай лежит, пока приду опять, — улыбался он, шевеля усами.

И снова Андрей прилаживал весла, толкал все более и более тяжелый каюк вверх, к тому неведомому рубежу, где должен был остановить косяки крупной стремительной рыбы. А Суперека будто и не ощущал усталости, сам вытаскивал бредень на песок, приказывая Андрею держать лодку, чтобы ее не снесло течением. Одежда на нем промокла то ли от пота, то ли от воды. Тронутые сединой волосы на голове взъерошились. Засученные до локтей, черные от постоянного загара руки искрились на солнце мелкой чешуей.

— Ну как, соврал сегодня Илько, что будем уху варить? — взглянул прищуренным глазом на своего помощника, высвобождая из матулы[7] последний улов. — Э-э, да тут не только на уху хватит, — сказал он, погрузив руки в кадку. — Как гов-ворится, навялим рыбки — и к гнездюкам[8]. Выменяем полотна тебе на шаровары, а то уже одни лохмотья на очкуре[9] держатся. Да и обувку какую-нибудь надо справить. Зима надвигается, а ты ведь уже казак.

Последние слова еле коснулись Андреева слуха. Усталость придавила его плечи тяжелым бревном. Все плыло перед глазами — и дядька с сеткой, и каюк, и хата на круче... Он лег на прогретый за день песок и сразу же погрузился в глубокий сон.

Проснулся от резких голосов, которые иногда срывались на крик. Поднял голову, прислушался. Рядом тихонько плескался Буг, шелестел камыш. Солнце уже зависло над темным частоколом далекого Савранского леса, и пылающий небосклон подкрашивал в красный цвет речку, пороги, лица двух незнакомцев, стоявших рядом с дядькой Ильком. Их кони паслись неподалеку в прибрежном овраге. Андрей приподнялся на локте, прислушался к разговору.

— Там объяснишь, — басовито чеканил слова худой, горбоносый, похожий на коршуна человек, показывая куда-то в сторону коротким кнутовищем, которое он держал в правой руке.

— Так я же не первый год здесь рыбачу, и, как гов-ворится, никогда не было никакой напасти, — оправдывался Суперека.

— Не прикидывайся дурачком! — грубо прервал его горбоносый. — Должен бы знать, что веризуб паланковая...

— Старшинская рыба, — вмешался в разговор низенький, бритоголовый, с пучочком рыжих волос на макушке.