Кинбурн - [2]

— Терпи, казаче, как гов-ворится, сам бог из рыбаков апостолов сотворил.

Внезапное прикосновение холодной капли, упавшей на спину, развеяло видение. Напрягшись всем телом, Андрей медленно встал на колени. Вспомнил, что был в свитке. Ночью клал ее под голову. Утомленный после тяжелой работы, погрузился тогда в сон, как глубоко в воду. А утром и опомниться не успел, как вывели его под Велигурины плети. Потрогал ладонями соломенную подстилку. Скомканная свитка лежала рядом. Распрямил ее одними пальцами, осторожно лег на спину и, прижимая локтем одну полу, перевернулся на бок.

Согревшись под свиткой, снова унесся в мыслях в свое казацкое детство. Так ли уж легко жилось ему с товарищем отца на вольнице возле Гарда?[5] Все ли у них было ладно? Чигрин словно бы со стороны посмотрел на себя — мальчика. Где там! Хлебнул горя!

Он все еще не мог забыть стычку с паланковым гардовничим[6] Рябым. Не мог, потому что с тех пор, кажется, все и началось, что-то будто перевернулось в их жизни... А утро, какое же тогда утро выдалось! На всю жизнь запомнится. Пускай хоть и в бездонный погреб его бросают, погружают в кромешную тьму, он все равно будет видеть то утро. Буг, над которым пушистой шерстью клубится белое облако, заросшие камышом заливы с тонкими полотнищами росистого тумана над водой, острова-черепахи, будто повисшие в воздухе, и голубовато-прозрачный небосклон с оранжевым пояском над густым Корабельным урочищем.

II

...Суперека никогда не будил в это время, на рассвете, и хлопец спросонок никак не мог взять в толк, что же происходит на белом свете. Не узнавал ни речки, ни скал, ни дубовой рощи на той стороне. Стоял будто завороженный возле хаты, хлопал глазами — ведь ничего подобного ему еще не приходилось видеть.

— Живей шевелись, Андрей, да прихвати уключины за перегородкой! — крикнул дядька Илько, ныряя с бреднем на плечах в седое облако под кручей. — Веризуб идет, слышишь! Не прозевать бы, — донеслось уже снизу, повторяясь эхом между островами и скалами: «Веризуб идет... го-го-го... веризуб идет... го-го-го-о-о...»

Утренняя прохлада, возбужденный дядьков голос развеяли остатки сна. В голове прояснилось. Он только теперь понял, что случилось: появилась рыба, о которой Суперека никогда не говорил равнодушно. Андрей уже знал, что заходит она в Буг из далекого моря всего дважды в год — весной и в эту пору, под конец лета, когда пороги распускают под водой зеленые бороды водорослей. Дядька Илько заверял, что более вкусной рыбы он никогда не пробовал. И более быстрой тоже не видел, хотя и возится в воде четвертый десяток лет.

— Не рыба, а черт водяной, — говорил, азартно посверкивая глазами. — Ты ее ловишь, а она тебя за нос водит. Как гов-ворится, дважды искупает, пока в мотню загонишь. Как ни старались хлопцы, перегораживая течение камнями до самого острова, а рыба все равно редко попадала в невод. Только мне и везло, — смеялся, довольный своей удачливостью. — Как гов-ворится, у нас с нею одинаковый характер.

Когда Андрей спустился к реке, Суперека уже привязывал одно крыло волока к вербе, росшей у самой воды. Дубленная в ольховой коре снасть темно-коричневой купой лежала на песке.

— Принес уключины? — спросил, растягивая на берегу другое крыло. — Ставь на каюк и сам впрыгивай.

Тем временем расстелил сетку, привязал к ней длинный канат и, не выпуская его из рук, столкнул каюк в воду.

— Греби к острову и слушай меня, — велел Андрею, располагаясь сзади. — Сейчас, как гов-ворится, сойдешь на берег и будешь ждать веризуба. Как только рыба пройдет мимо... — Всегда спокойный голос дядьки задрожал от волнения. — Так вот, как только пройдет — стягивай этим канатом волок в реку. И держи, чтобы не вырвало. А как раскроет мотню течением — поскорее привязывай конец к колу — я еще позавчера забил его в расселину...

— А как же рыба? — заикнулся Андрей.

— Не прерывай, когда старшие гов-ворят, — недовольно взглянул из-под густых бровей на парня. — Я пройду выше, до Синюшиного колена, и перехвачу этих водяных чертей. Попугаю вот этим боталом, — поднял на веревке увесистый голыш. — Понял? Такой шум подниму в воде, что волей-неволей крутанут хвостами по течению. А тут западня. Никуда не денешься. Ну что? — довольным взглядом окинул он Андрея. Его круглое усатое лицо сияло, как полная луна. — Супереку, как гов-ворится, не обманешь.

Все предусмотрел, до всего дошел своим умом хитрющий дядька Илько, сквозь боль и печаль улыбнулся Андрей своим воспоминаниям. Одного только не учел — детского возраста своего единственного помощника. Жилистый был — это верно, ловкий, проворный — тоже правда. Сызмальства закалял свое тело. Привыкло оно к жаре и холоду. А силы еще не набралось.

Теперь, через много лет, смешно вспоминать о том случае. А тогда... Хуже, казалось, и быть не могло.

...Он уже потерял надежду увидеть ожидаемый косяк веризуба. Не ведал, сколько времени просидел на острове. Неотрывно смотрел на речку и ничего не замечал. Уже и сомнения начали одолевать его: пристально ли смотрел, не прозевал ли случайно? И вдруг у Сарматского порога, почти пополам рассекавшего быстрину, вода словно бы закипела. От волнения, помнит, даже дыхание перехватило. Не успел опомниться, как закипело ближе, потом и совсем рядом. Вскочил со своего места и... увидел рыбу. Темной живой массой она стремительно шла против течения, рассекая его острыми высокими плавниками. Самые быстрые рыбины время от времени всплескивались над водой, и Андрей успевал замечать их длинные упругие тела, серые, с зеленоватым отблеском спины.