Киевские ночи - [39]
Ярош знал, что в Харькове памятника Ленину нет, но не сказал этого. Все же на лице его что-то промелькнуло. Тетка Настя заметила и рассердилась:
— Может, скажешь, не было этого? Люди знают. По всей Украине уже знают. Хочешь, свидетеля приведу?.. Кабы это там, на фронте, наши знали, во всех газетах расписали бы.
«Во всех газетах…» Нестерпимой болью отозвались эти слова. Написать! Хлестнуть бы горячим словом, как кипятком, фашистам в глаза.
— Ну, чего застыл? Заживет нога, еще повоюешь. От Киева еще тыщу верст их гнать надо. И тебе работы хватит.
— Ох, тетка Настя, — Ярош расчувствовался и поцеловал старуху, — вам бы войском командовать.
— А что! Кабы я школу окончила, так и покомандовала б. А покудова сварю картошечки.
Три дня Ярош пролежал у тетки Насти. Потом лютая тоска снова погнала его из дому.
«Неужто я не найду никого из близких людей?»
В памяти вставали лица друзей, знакомых. Где они сейчас? Кто из них уже сложил голову? Кто уехал в тыл? И вдруг он подумал: «Может быть, Костецкая осталась здесь?»
Подгоняемый этой мыслью, он, забыв про боль в ноге, поспешил на Васильковскую.
Крутые кирпичные ступени вели вниз. На Яроша пахнуло цвелью и сыростью. Невольно вспомнил веселые солнечные комнаты на третьем этаже этого же дома, где раньше жили Клавдия Даниловна и тот, о ком он с горестным чувством думал все эти годы.
Ярош осторожно постучал в дверь полуподвальной квартиры и услышал знакомый голос:
— Кто там?
— Откройте, это я… Ярош.
Звякнул замок. С худого, желтовато-бледного лица Клавдии Даниловны на Яроша глянули глаза, в которых стояла тысяча вопросов. Она вмиг охватила взглядом всю его чуть сутулую фигуру, палку в руках, гражданское платье и грубые солдатские сапоги.
— Саша! — растерянно промолвила она. — Заходите…
Из маленьких темных сеней Ярош вошел в комнату и увидел молодую красивую женщину, сидевшую у стола.
Она посмотрела на него грустными, удивленными глазами, слегка кивнула головой в ответ на его приветствие.
— Садитесь, Саша, — сказала Клавдия Даниловна.
— …И знаете, Клавдия Даниловна, — услышал он низкий грудной голос молодой женщины, которая, видимо, продолжала прерванный разговор, — мама как раскричится: «Не смей, не смей ничего просить у них… Лучше я тут в подвале умру, чем… — Женщина смущенно улыбнулась. — Вот какая у меня мама. Я и сама, конечно, решила, что никуда ходить не стану и ничего не буду просить. Свободных квартир сейчас достаточно, но из немецких рук ничего не возьму. Однако же мама… Старая, больная, а в нашей комнате… Вы знаете, что такое подвал. Да она меня чуть не побила: «Не смей, не смей!..» Дайте ей оружие, на улицу выйдет.
Молодая женщина повернула голову и внимательно посмотрела на Яроша.
— Это друг нашей семьи, — сказала Клавдия Даниловна. — А это, Саша, моя коллега, учительница.
Молодая женщина попрощалась и ушла. Клавдия Даниловна заперла за нею дверь, вернулась в комнату и заговорила торопливо, сбивчиво, словно выталкивая из горла каждое слово:
— Мне тут одна нашептывала: «Пойдемте в управу, вам вернут квартиру… Ведь ваш муж репрессирован». Я ей сказала несколько слов! Ох, Саша, если б вы знали… Это какая-то глупая обывательница. Но ведь я вижу, что кое-кто и из наших косо поглядывает на меня: «А ну, мол, что она теперь, при немцах, станет делать? Ведь муж у нее враг народа?»
Ярош взглянул на Клавдию Даниловну и почувствовал, что не в силах выдохнуть воздух, камнем застывший в груди. Ее лицо было искажено судорогой боли.
— Боже мой! За что, за что? — Ее губы чуть слышно шептали, а Ярошу казалось, что он слышит вопль. — Мой Дмитрий вместе с Кировым, вместе с Фрунзе воевал… Под Перекопом был ранен… Саша, Саша, как это могло случиться?
Ее тонкие руки бессильно упали на колени. Ярош увидел в глазах Клавдии Даниловны такое отчаяние…
Он кусал губы. И молчал.
«Чурбан, ну скажи, скажи что-нибудь!» — приказывал он себе. «Ну скажи!» Но что он мог сказать? Чем мог утешить? А пустые слова ей не нужны, только слабодушные хватаются за них.
Четыре года тому назад, когда арестовали командира танковой бригады Дмитрия Костецкого, Ярош прибежал к Клавдии Даниловне и успокаивал и утешал, потому что верил, как и сейчас верит, что произошла трагическая ошибка. Он допускал, и сейчас допускает, что, может быть, случилось худшее — Костецкий стал жертвой поклепа, провокации. Но дело выяснится, там проверят, расследуют, и он вернется. И все будет хорошо.
Клавдия Даниловна верила этому, верила искренности Яроша, ведь как раз за эти самые слова он тогда пострадал и столько вытерпел.
А что он может сказать ей сейчас?
Киев захватили немцы. Фронт откатился на восток. Война приковала к себе все силы, все помыслы людей. Если даже кто-нибудь там проверяет, расследует, как она узнает об этом? У Яроша мелькнула мысль, что и для него счастливая развязка дела Костецкого очень, очень много значила бы, но он тут же отбросил эту мысль и выругал себя: «О собственной персоне беспокоишься?»
А потом он подумал другое: «А может быть, сейчас Костецкий ведет танковую дивизию на гитлеровцев?» Но и этого он не мог сказать Клавдии Даниловне. Не догадки, не предположения, хотя бы и самые радужные, нужны ей.
Книга украинского писателя Семена Жураховича рассказывает о людях требовательных к себе и к окружающим, о людях, которые не поступаются совестью, принципиальностью ни в каких трудных служебных или личных обстоятельствах. Вместе с тем автор показывает нам и других людей — тех, для кого личная выгода, карьера, собственный обывательский покой всегда на первом месте, а уж потом — интересы дела или близких и товарищей по труду.Книга зовет читателя к высокой моральной требовательности, к постоянной готовности помочь человеку в беде, к принципиальности в больших и малых делах.
В новую книгу известного украинского писателя Семена Жураховича «Шрам на сердце» вошли две повести — «Гора над морем» и «Выздоровление». Герои повестей — наши современники с их непростой и зачастую нелегкой судьбой. Решая сложные морально-этические проблемы, они всегда избирают честный и справедливый путь. В книгу вошли также рассказы, подкупающие достоверностью и подлинностью жизненных деталей.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.
Из общего количества 9200 белорусских деревень, сожжённых гитлеровцами за годы Великой Отечественной войны, 4885 было уничтожено карателями. Полностью, со всеми жителями, убито 627 деревень, с частью населения — 4258.Осуществлялся расистский замысел истребления славянских народов — «Генеральный план „Ост“». «Если у меня спросят, — вещал фюрер фашистских каннибалов, — что я подразумеваю, говоря об уничтожении населения, я отвечу, что имею в виду уничтожение целых расовых единиц».Более 370 тысяч активных партизан, объединенных в 1255 отрядов, 70 тысяч подпольщиков — таков был ответ белорусского народа на расчеты «теоретиков» и «практиков» фашизма, ответ на то, что белорусы, мол, «наиболее безобидные» из всех славян… Полумиллионную армию фашистских убийц поглотила гневная земля Советской Белоруссии.
Роман И. Мележа «Метели, декабрь» — третья часть цикла «Полесская хроника». Первые два романа «Люди на болоте» и «Дыхание грозы» были удостоены Ленинской премии. Публикуемый роман остался незавершенным, но сохранились черновые наброски, отдельные главы, которые также вошли в данную книгу. В основе содержания романа — великая эпопея коллективизации. Автор сосредоточивает внимание на воссоздании мыслей, настроений, психологических состояний участников этих важнейших событий.
Роман «Водоворот» — вершина творчества известного украинского писателя Григория Тютюнника (1920—1961). В 1963 г. роман был удостоен Государственной премии Украинской ССР им. Т. Г. Шевченко. У героев романа, действие которого разворачивается в селе на Полтавщине накануне и в первые месяцы Великой Отечественной войны — разные корни, прошлое и характеры, разные духовный опыт и принципы, вынесенные ими из беспощадного водоворота революции, гражданской войны, коллективизации и раскулачивания. Поэтому по-разному складываются и их поиски своей лоции в новом водовороте жизни, который неотвратимо ускоряется приближением фронта, а затем оккупацией…