Киевские крокодилы - [9]

Чем дальше говорила Недригайлова, тем тон ее слов становился задушевнее и горячее, что, впрочем, всегда бывает с эгоистичными людьми, когда они дотрагиваются до предметов, близко касающихся их. Она волновалась, слезы навернулись на ее глаза, щеки покраснели, что стало заметно даже через густой слой пудры.

Сентиментально настроенную Балабанову горячность гостьи тронула.

— Разденьтесь, — сказала она, — и выкушайте чаю с тортом.

Недригайлова отнекивалась, но видя, что хозяйка состроила кислую мину, выпила чай и скушала кусочек торта.

От волнения, все еще продолжавшегося, кусок не шел ей в горло, щеки пылали, глаза горели, а слова так и рвались с ее уст.

Хозяйка сидела в задумчивой позе, что-то обдумывая и соображая.

— Итак, вы несчастливы в семейной жизни? — спросила она.

— Да, Татьяна Ивановна, я далека от рая с милым в шалаше. Меня снедает сильное желание бывать в театре, но не в рядах дешевых мест, — концертах, вечерах; я прекрасно танцую, — она опустила глазки. — Иметь туалеты, между тем я принуждена довольствоваться домашней обстановкой. Иначе я не понимаю смысла жизни, для чего жить, чтобы испытывать вечные лишения, мелкие уколы самолюбия… Мрачное миросозерцание, будто жизнь для нас тюрьма лишь и в смерти избавление — не удовлетворяет меня.

— Вы спрашиваете, в чем заключается цель жизни каждого человека? Конечно, в стремлении уменьшить страдания и увеличить сумму наслаждений. Самый инстинкт подсказывает нам, что ощущение радостей бытия несравненно приятнее страданий, — вымолвила Балабанова.

— Именно! — точно обрадовавшись, подхватила Недригайлова: — без сомнения, лучше испытывать все радости бытия, нежели страдать.

— Я скажу вам, — продолжала изрекать Балабанова, — ничто так не старит женщину, как нужда, горе, мелкие недочеты по хозяйству; никакие трагические происшествия, как бы потрясающи они ни были, не могут так изводить человека и разрушать его. А также дети, особенно если мать сама кормит.

— Да, да, — соглашалась Недригайлова.

— Вообще, осень женщины ужасна! Вы еще себе представить не можете этого чувства, а я уже пережила его. Испытывать горечь, глядя, что лицо твое начинает преждевременно увядать, щеки стягивают морщины и вместо румянца их покрывает желтизна, блеск глаз меркнет, и при всем том нечем помянуть молодость, сознание, что жизнь прожита даром, ты не насладилась ею… Не было любви… Лучше не вспоминать. Одним словом, мы с вами друг друга понимаем, чего бы вы хотели от меня? — спросила Балабанова: — говорите смело, без стеснения, как женщина женщине.

— Видите ли, такое неудовлетворительное положение, отсутствие средств, странный характер мужа вынуждают меня просить вас, не найдете ли вы возможным познакомить меня с таким человеком, который мог бы быть моим другом, сочувствовать и вместе с тем помогать мне, предоставляя необходимое для более культурной жизни, — заикаясь, вымолвила Недригайлова и опустила глаза. — У вас, я слышала, обширный круг знакомств, я же нигде не бываю. Ну, словом, вам это удобнее сделать, нежели мне. Я хорошо знаю историю Денисовой, оттого-то и обратилась к вам.

— О Денисовой нечего говорить, то представился исключительный случай; взаимное влечение двух сердец, умопомрачительная любовь, — перебила Балабанова. — Кого бы, например, вы хотели иметь своим другом?

— Мне все равно, лишь бы он обладал состоянием.

— У меня есть в виду один господин, но, быть может, он не понравится вам. Купец, лет пятидесяти, имеет два больших магазина, дома, капиталец, семейный и также, как говорится, мятежный жаждет друга; я бы могла рекомендовать вас, — с этими словами Балабанова встала с места и прошлась по комнате.

— Он очень безобразен? — спросила Недригайлова.

Сентиментальное настроение Татьяны Ивановны мало-помалу исчезало и сменялось раздражительностью.

— Чем безобразен? Разве вы девочка? Человек, как человек. Если угодно, познакомлю вас с ним. Он может выдавать вам на булавки рублей сто ежемесячно.

— Хорошо, познакомьте меня с вашим Тит Титычем, — произнесла, немного подумав, Недригайлова.

— Я переговорю с ним, тогда пришлю к вам Алексеевну и вы пожалуйте ко мне вечером на чашку чаю. Можно будет вам прийти так, чтобы муж не знал?

— Я скажу, что к тете отправляюсь на вечер.

— Прекрасно. Таким образом состоится ваше знакомство. Нет ли у вас туалета поинтереснее этого? — Балабанова указала на ее черное платье.

Недригайлова покраснела.

— Нет, но я сделаю себе.

— Не нужно, это, быть может, очень скоро состоится; вы возьмите у Алексеевны креповую красную кофточку, ей недавно одна аристократка отдала продать, чудо что такое: на атласном чехле, декольте, рюш, кружево и на вашу фигуру вполне придется.

— Непременно возьму, — отвечала Недригайлова: — очень вас благодарю, Татьяна Ивановна.

— Не стоит, тогда поблагодарите, когда сумеете хорошенько накрыть Кит Китыча.

— Само собою разумеется, — отвечала Недригайлова, встала и поцеловала Балабанову в щеку. — Не могу скрыть, Татьяна Ивановна, приятного впечатления, которое получила от знакомства с вами. Теперь горизонт моей жизни несколько прояснился.

— О, да вы восторженная, — сказала Татьяна Ивановна и, заслышав резкий звонок, а затем торопливое сбрасывание шинели и веселый напев из оперетки, поспешила сказать гостье до свиданья.