КГБ в смокинге. Книга 2 - [37]

— Неужели? — пожал он плечами.

— У меня такое ощущение, что я где-то уже слышала эту манеру произношения…

— Неужели это настолько важно?

— Моя мама с детства говорила мне: «Когда нечего делать, есть два разумных занятия — либо ковырять в носу, либо думать, почему это делать некрасиво».

— То, что вы сказали, звучит не совсем по-русски.

— Любопытно! — Я подалась вперед, чтобы увидеть хоть краешек лица Пржесмицкого. — Вы правы: мама говорила это не по-русски.

— Неужели на французском? — усмехнулся Пржесмицкий.

— На идиш.

— И вы тоже знаете этот язык?

— Конечно. Потому-то я и почуяла что-то знакомое. Вы израильтяне, да?

— Послушай внимательно, девочка, — тихо сказал Пржесмицкий, полуобернувшись ко мне и продолжая краем глаза наблюдать за лентой шоссе, стремительно уносившейся куда-то под днище «татры». — У тебя хорошая еврейская голова. Я не знаю, как ты попала в такой переплет, но, вполне возможно, именно она тому причиной. Чем меньше ты будешь знать о нас, тем лучше для тебя. Я мало что могу тебе сказать. У каждого свое дело. Сейчас мое дело заключается в том, чтобы сохранить эту голову, — он осторожно коснулся кончиком указательного пальца моего лба, — доставить ее в безопасное место и передать надежным людям, которые возьмут на себя дальнейшие заботы о тебе. А потому, что бы ни случилось, как бы ни повернулись события — не лезь ни во что! Они не убьют тебя. Во всяком случае, не убьют сразу. Им захочется все разузнать, кое-что прояснить, короче, ты выиграешь немного времени, а это — шанс…

— А что будет с вами?

— Это наши проблемы, — вдруг заговорил Вшола. — У тебя своя страна, у нас — своя.

— Но вы рискуете собой из-за меня, я же не идиотка, чтобы не понимать этого!

— Это наша работа.

— Ваша работа — получить по пуле в лоб из-за иностранки, которую вы впервые видите?!

— Представь себе, — улыбнулся Пржесмицкий.

— Постойте, я, кажется, начинаю понимать!.. Наверное, вы решили меня спасти и рискуете собой потому, что я еврейка. Да?

— Если бы это зависело только от меня, я бы действительно делал то, что делаю сейчас, ради каждого еврея на свете. Независимо от того, в какой стране он живет. Но ты не права, девочка. Твоя национальность здесь совершенно ни при чем. Хотя нам и приятно, что ты — наша соплеменница. И не надо больше расспросов. Все, что нужно, ты узнаешь потом и не от нас…

— Если только мы доживем до этого «потом», — тихо сказал Вшола.

Я вскинула голову и увидела, что вдалеке, примерно в километре от нас, шоссе чем-то перегорожено. Еще через несколько секунд мне в глаза ударил резкий солнечный блик, отразившийся от бокового стекла пятнистого армейского грузовика, в котором я почти сразу узнала родные очертания советского ЗИЛа. Перед грузовиком, стоявшим поперек шоссе, копошились фигуры в шинелях и с автоматами. На головах у них чернели польские конфедератки, и это обстоятельство почему-то успокоило меня. Больше всего я боялась встречи с соотечественниками.

— Наручники на меня так и не наденете? — сквозь зубы спросила я.

— Во-первых, мы не носим с собой наручников, — не оборачиваясь ответил Пржесмицкий. — А во-вторых, не стоит переигрывать: тебе и так никуда не деться в окружении трех мужчин. Сиди тихо. Изображай из себя убитую горем преступницу. Смотри на нас ненавидящим взглядом. Словом, включай на полную мощность свою еврейскую голову и помогай нам. Если начнется перестрелка, падай вниз. Ни о чем не спрашивай, никуда не лезь — просто падай вниз и затихни, пока все не кончится. Поняла, Вэл?

— Поняла, — кивнула я.

Вшола посмотрел на меня каким-то странным взглядом.

— Что-то не так? — спросила я.

— Нет-нет, пани, вы выглядите просто замечательно. Мне почему-то очень хочется ответить на ваш вопрос.

— Какой именно?

— Относительно того, где вы могли меня видеть.

— Знаете что, пан Вшола, — я посмотрела на это прекрасное мужское лицо — открытое, мужественное и в то же время по-детски незащищенное, с пронзительным взглядом черных семитских глаз — и представила себе, что через несколько секунд оно может стать мертвым. Что этот мужчина, самой природой созданный для любви и нежности, навсегда исчезнет из жизни, что от него останется лишь холодное тело, которое закидают тяжелыми комьями глины в свежевырытой яме… Я сглотнула вязкий ком, подступивший к самому горлу, и улыбнулась. — Знаете, пан Вшола, я уже и так догадалась. Просто я до конца не уверена. Давайте сделаем так: когда все кончится, я скажу вам сама, где я вас видела.

— Договорились, пани.

— Ну все, — буркнул Пржесмицкий. — Начинайте делать несчастное лицо.

— Да Господи! — воскликнула я. — Уж что-что, а это…

22 США. Вашингтон, округ Колумбия

6 января 1978 года

Юджин запарковал машину у небольшого двухэтажного дома с черепичной крышей на маленькой немноголюдной улочке, примыкающей к Лексингтон-авеню. После шестидесятых годов, когда столица стала все быстрее превращаться в настоящий административный и правительственный центр, среди «белых воротничков» истэблишмента постепенно распространилось и укоренилось мнение, что жить в Вашингтоне — городе клерков, адвокатов и негров — непрестижно и бесперспективно. Высокопоставленные правительственные чиновники, крупные юристы и финансисты, которым по характеру их работы необходимо было часто бывать в Вашингтоне, стремились обосноваться как минимум за пятнадцать миль от столицы с ее толчеей, уличными пробками и бесконечными демонстрациями у Белого дома. Уолш, которому его дом достался в наследство от родителей, жил здесь с довоенных лет и, скорее всего, просто не задумывался о вопросах престижа или не придавал ему серьезного значения, поскольку большую часть своего времени проводил в Вирджинии, где ему по должности был положен достаточно удобный и удаленный от людских глаз особняк в пятнадцати минутах езды до главного здания ЦРУ в Лэнгли.