Не обращая никакого внимания на Леху, Кеша разделся и полез в Байкал. Долго и упрямо мылился Кеша, окунулся с головой и снова терся вкруговую лошадиным обмылком. После купания Кеше чуть-чуть полегчало. Он лег на горячий песок, закрыл глаза. Рядом недовольно сопел и шмыгал носом Леха.
Кеша снова и снова вспоминал свою встречу с Петухом Пашкой. Это ж только подумать: поп перекрестил среди бела дня настоящего живого пионера! Впрочем, какой он после этого пионер, какой капитан! Тряпка, лапша, размазня! И как ни крути, как ни верти, но позора этого не отмоешь ни лошадиным, ни самым прекрасным мылом «Магнолия» с белым цветком на обертке. Нет, мыло тут не поможет. Тут нужно совсем-совсем иное…
Кеша поднялся и начал молча одеваться. Леха посмотрел на своего сурового друга и тоже, не говоря ни слова, полез в порты. Какие уж тут разговоры и какое тут купание!
Домой шли порознь. Леха впереди, а Кеша сзади. На портах мыльного короля, как символ бывшей дружбы и взаимного понимания, темнела шикарная заплата.
Но, видно, не суждено было на этот раз разрастись ссоре Кеши и Лехи. Судьба, независимо от их воли, снова свела и помирила их.
Только Кеша пришел домой, только полез с расстройства и голодухи в чугунок со щами, за дверью послышался крик:
— Кеша, иди сюда! Кеша!
Кеша вышел на крылечко и увидел Леху.
— Чего разорался? Режут тебя?
— Меня еще не режут, — серьезно сказал Леха. — Иди, тебя дед зовет.
— Тоже дурака нашел. Сам иди!
Но посыльный был проинструктирован и на тот случай, если Кеша начнет волынить и запираться.
— Дед за Акинфия драть не будет, — пояснил Леха, — дед умирает.
— Совсем лежит? — поразился Кеша.
— Нет, он не лежит. Он в могиле будет лежать. Иди скорее.
Кеша, как, наверно, и многие другие люди, боялся умирающих и мертвецов. Но Лехе Кеша отказать не посмел. В самом деле, разве можно оставлять мальчишку одного с умирающим дедом? Да и Казнищева, откровенно говоря, Кеше тоже было жаль. Хоть и жаловался отцу, хоть и ругал за кота Акинфия, но все-таки дед был хороший. Тут уж ничего не скажешь.
Кеша взял Леху за руку и пошел с ним вдоль берега к дому. Байкал сверкал на солнце. Ни шороха, ни всплеска. Но Кеша сразу понял, что все это не к добру. Не зря же попрятались вдруг в скалах юркие крохали, снялись и полетели прочь чайки и прожорливые бакланы. И только орлан-белохвост кружил над Байкалом, поглядывая вниз черным злым глазом.
Скорее всего, после такого затишья подымется шторм, нагрянет с гор дикая, бешеная сарма. Кеша был тут не новичок и поэтому знал наперечет все байкальские ветры: и баргузин, и северный верховник, и задувающий с востока култук, и шелоник, и самый главный ветер — сарму.
Горе рыбаку, если настигнет его в пути эта сарма. Порой даже у берега, на виду у всего поселка, камнем шли на дно бывалые, повидавшие на своем веку всякого лиха мореходы.
Кеша остановился и стал смотреть на Байкал. Где-то там были отец и мать. И чего они, в самом деле, так долго?
— Пойдем! — нетерпеливо потянул Леха Кешу за руку. — Там у меня дед умирает.
Кеша взглянул еще раз на Байкал — оттуда давно бы пора возвратиться рыбакам — и пошел за Лехой к умирающему Казнищеву.
Во дворе Казнищевых Кеша увидел гроб. Когда дома никого не было, Казнищев стаскивал гроб с чердака, сушил его, подкрашивал и вообще благоустраивал как мог. Сначала он поприбивал для прочности железные угольники, потом привинтил на крышке шурупы, потом, подумав, как будут нести гроб на погост, приладил к нему четыре медные ручки с красивыми серьезными львами.
За ночь гроб разбух и налился до половины водой. Краска на нем поморщилась и вздулась мокрыми пустыми пузырями. Но мало этого — в гроб, неизвестно с какой целью, запрыгнула зеленая шустрая лягушка. Не обращая никакого внимания на Кешу и Леху, лягушка плавала по нему туда и сюда, лихо выбрасывая назад тонкие перепончатые лапы.
Еще в сенцах Кеша услышал хриплый, глухой кашель и сообразил, что Казнищев пока жив.
Кеша не без робости толкнул дверь и увидел умирающего. Казнищев сидел возле стола и писал огрызком чернильного карандаша на тетрадочном листе. У ног Казнищева, перевязанный бинтами, лежал кот Акинфий и плавно вертел черным, подпаленным на костре хвостом.
— Здравствуйте, дедушка, — пробормотал Кеша, стараясь не глядеть на кота. — Вы меня звали?
Казнищев послюнил карандаш, округлил какую-то букву и очень тихо и серьезно сказал:
— Вот так-то, брат Кеша, умираю, язви его…
У Кеши даже слезу из глаз вышибло это печальное признание. Сбиваясь и сам толком не понимая, что говорит, Кеша начал успокаивать деда Казнищева.
Но Казнищев уже витал в каких-то иных, недоступных Кеше сферах. Он не дослушал несвязной Кешиной речи, пододвинул на край стола исписанный вкривь и вкось листок и сказал:
— Прочитай, Кешка. Может, ошибку каку́ найдешь…
С трепетом взял Кеша в руки листок и начал читать.
«Здесь покоится прах усопшего раба божьего мещанина Казнищева Семена сына Спиридона, умершего на девяносто девятом году жизни. Мир праху твоему, дорогой товарищ Казнищев».
Видимо, от волнения Кеша не нашел никаких ошибок в этой надгробной надписи. Смущали его только слова «раб божий» и «мещанин».
