Кероглу - [93]

Когда на Дурата садится Эйваз —

Птицы в небе летать не должны.

Все, кто в час поединка к нему попадут, —

На колени пред ним стать должны.

Налетит на врага — тот не кажет лица,

В город вступит-разрушит его до конца,

Ханы падают ниц: ведь удар храбреца

Храбрецы отражать должны!

Он отважен — в глазах его блещут огни,

Перед тем, кто изведал тяжелые дни,

Кто прошел и Шаму, и Мисру, — лишь

               одни

Смельчаки устоять должны!

Словом, Араб-Рейхан и Эйваз схватились. Дротики и булавы не привели ни к чему. Взялись оба за мечи. Мечи переломились и выпали из рук, подняли они пики, пики не помогли, тогда, сойдя с коней, схватились они врукопашную.

Точно змеи обвили они друг друга. Словно плугом взрыли всю площадь. Эйваз еще юный, не успевший узнать всех уловок, и Араб-Рейхан, старый пехлеван, побывавший во многих переделках. Как говорят, в пехлеванской науке для него не осталось ни одного темного уголка. Многих прославленных богатырей одолел он снискав тем и себе славу.

Улучив минуту, схватил он Эйваза за плечо и стиснул жилы. Потемнело в глазах у Эйваза. Весь мир закружился перед ним. Увидал Кероглу, что Эйваз пропадает. Не выдержало сердце его. Крикнул Кероглу так, что содрогнулись горы и скалы, и пропел тогда он:

Жизнь и душа моя, Эйваз

Взгляни, не опуская глаз,

Чтобы в сердца друзей сейчас

Вошла печаль — не допусти!

Потом обернулся к стоящей на площади Хури-ханум и пропел:

Стоит она, как горный хан,

И смотрит, смотрит как султан.

Как хищный сокол, сквозь туман,

В бой, где сверкает сталь, — пусти.

Клинок сверкает впереди.

Закрыты другу все пути.

Я Кероглу, чтобы в груди

Была печаль — не допусти.

Слова Кероглу словно влили силы в Эйваза, и он вырвался из рук Араб-Рейхана.

Восторженные крики удальцов понеслись к небу. Прошелся Эйваз вокруг площади и пропел:

Кероглу отдал приказ —

Должен, должен я твою

Голову разбить сейчас,

Должен, должен я твою.

Как у волка — щелк зубов.

Саблею пролью я кровь,

И потом отнять любовь

Должен, должен я твою.

Я Эйваз, мне — побеждать.

Услужу Хури опять —

И забвению предать

Должен имя я твое!

И словно разъяренный лев, накинулся он на Араб-Рейхана. С первого же удара простер его на землю.

Не давая опомниться, сел ему на грудь и теперь сам стиснул, как тисками, плечи Араб-Рейхана. На губах Араб-Рейхана выступила пена. Увидел это Кероглу и пропел:

Попал ты в страшную беду.

Арабоглу,[129] Арабоглу!

Окутал саваном себя

Арабоглу, Арабоглу!

Без дани будет жизнь плоха,

Без жизни и земля глуха.

Ты — тлен, ты — нечисть, ты — блоха,

Арабоглу, Арабоглу.

Ты Кероглу теперь узнал,

И род его, поверь, узнал,

С тобою шутку я сыграл,

Арабоглу, Арабоглу!

Эйваз, выпустив вдруг плечи Араб-Рейхана, схватил его за пояс. И крикнув: «Уповаю на твою помощь!», поднял Араб-Рейхана на воздух, со всего размаха бросил наземь и снова сел ему на грудь.

Вся площадь пришла в ликование. От криков восторга звон стоял в ушах.

Посмотрел Кероглу с высоты минарета на Араб-Рейхана и запел:

На вершинах высоких гор

Непогода, туман бывают.

Снег идет и сугробы лежат,

Злые ветры, бураны бывают.

Коль силен, благороден игид,

Коль рука у него не дрожит

И скакун у него знаменит —

Острый меч и багряным бывает.

Если друга свойского нет,

Полководца у войска нет

И сражений геройских нет —

Горе поздно иль рано бывает.

Хищный сокол летит, высок,

Он охотится у осок.

Кто в краю чужом одинок,

Тот несчастен, обманут бывает.

Не кичись, не ярись, подожди,

Острый камень не жми к груди,

На ристалище не выходи —

Стан могучее стана бывает!

Кероглу сделал знак Эйвазу. Тот вынул кинжал и приставил его к горлу Араб-Рейхана. Потом обернулся к Кероглу, узнать, чего он хочет.

Кероглу сказал:

— Эйваз, как-то раз в честном бою я победил его и подарил ему жизнь. А он предательски поступил со мной. Предателям же нет на земле места!

Эйваз не стал больше ждать. Вонзив острие кинжала, он в одно мгновение отделил голову от тела Араб-Рейхана.

Тотчас удальцы открыли дверь минарета. Кероглу вышел на площадь.

Войска Араб-Рейхана, видя своего предводителя мертвым, сдались.

Удальцы вступили в город. Как ни искали пашу, найти не могли. Он, как говорится, обратился в кусок сдобного теста и выскользнул из рук.

— Не беда, — сказал Кероглу. — Это тоже особая храбрость. У таких людей десять доблестей. Девять из них — бегство, а десятая — уменье вовсе не попадаться на глаза. Не ищите его больше!

Словом, сели удальцы на коней. Все были наготове. Кероглу приказал, и отряды двинулись. Смотрит Кероглу только Эйваз не сел на коня, и как будто не думает садиться. Он спросил:

— Эйваз, чего ты ждешь?

Эйваз промолчал. Кероглу спросил снова. Эйваз опять ничего не ответил. Когда же Кероглу спросил его в третий раз, взял Эйваз саз, обвел глазами площадь, остановил взгляд на одной ее стороне и спел:

На вершине высокой горы —

Мне снежок розоватый видится.

Голубоглазая мне

В одежде крылатой видится.

К дому друга я подхожу,

На груди шнурки развяжу;

Я устами ее дышу —

На груди два граната видятся.

Обернулся Кероглу, взглянул в ту сторону, куда смотрел Эйваз, и что же видит? Хури-ханум рассыпала свои шелковые кудри вдоль стана, опустила голову на плечо и смотрит так печально, так печально, словно раненая газель. Понял все Кероглу и задумался, как быть, а Эйваз докончил песнь: