Кентавромафия - [20]

— Да! — разнесся ее глубокий, как бы позолоченный изнутри голос. — Меня объявлять не надо! Все меня знаете?

— О! Да! — выдохнул зал парами марсалы.

— Эй, Диоген! Милый толстячок, иди сюда, прелесть ты наша!

— Да! Богиня! Я тут. Раб твой неслыханный. Скажи народу обо мне для затравки пару слов. Только так, как ты это умеешь иногда делать.

— Малая Азия. Остров Лесбос. Поэзия женской дружбы. 7 век до н. э.

Сапфо!!!

Камасутра — старый фокус.

Мы такие не одни.

Просто слишком длинный фокус —

Близорукости сродни.

Ты была бела, как пламя,

Словно трепет фитиля.

Проникая в душу прямо,

Сквозь хрусталик хрусталя.

Эти острые коленки,

Эти острия сосцов…

Пляшут, словно дети, в масках…

Друг без друга — мы калеки,

Наподобие сиамских

Разделенных близнецов.

— Еще? — одним движением руки остановив бурю восторгов, спросила Сапфо.

— Любо! — перекричали всех казаки, сидевшие за отдельным столом рядом с молчаливо стоящим, словно бы предчувствующим беду свадебным слоном.

— Моему любимому городу посвящаю! — объявила Сапфо.

.

Черепки Пантикапея

Под ногами у тебя.

Пролетела, словно фея

Посмотрела не любя.

Что там несколько десятков

В бездну канувших веков.

Все мы не без недостатков.

Человек — дитя оков.

Черепки трещат, как льдинки —

Вымерз времени родник.

Моментальные картинки

Показал нам цифровик.

Предо мной античный город,

Вросший в гору Митридат.

Предо мною вечный город,

Как на блюде виноград.

— Еще!?

— Любо! Любо! Любо! — кричали казаки, словно безумные.

Сапфо оглянулась на стол почетных гостей, как бы обещая: «Еще одно и все!» На этот раз слово держала не долго:

— Медь пива, золото вина

Не надо выпивать до дна.

Судьбу до капли надо

Испить, как чашу яда.

Из–за казачьего стола, слегка покачиваясь, выбрался молодой генерал — есаул, депутат местного парламента. И троекратно дико засвистал. А когда в «Стойло» влетела осбруенная вороная кобыла, он оседлал ее и в одно мгновение, подхватив Сапфо, ускакал прочь. Так великая поэтесса спасла невинную православную душу.

А вот как отомстила Элона

Флора, договорившись с Кострубом, привела Элону и Киллирою себе в помощь на время свадьбы. Втроем они и сделали все.

Сам Коструб так и не узнал, почему началась эта беда. Дротик, пущенный с антресолей, пронзил его шею. И он молча свалился под стойку бара, незамеченный никем из зала.

Три эти женщины, ведомые каждая своим безумием, наполнили одни бочки самогоном другие — ТГК. Пившие крепленое вино, лапифы опьянели. И стали бросать дротики в зал Один из них угодил слону в глаз. Животное, взревев от боли, бросилось к выходу. Но не нашло его. Второе око тоже было залито кровью. Слепое чудовище стало метаться по «Стойлу», круша на своем пути всё и вся. Только под его ногами погибла тогда добрая половина гостей. Остальных добили пьяные лапифы. Особенно беззащитными оказались четвероногие, испившие вина, с наркотиком, они к тому же еще потеряли ориентацию. И лапифы резали их, неуклюжих и беззащитных, словно скот на бойне.

Свита, гулявшая в окрестностях «Стойла», тоже изрядно охмелевшая, схватилась за оружие, понимая, что Кентавры заманили гостей в западню, и принялась резать всех, кто попадался им на пути, стремясь пройти в «Стойло» на выручку своих же хозяев. Прорвавшись во внутрь, и увидев убитых кентавров и своих хозяев, воины бросились на лапифов, которые были молодцы только против одурманенных наркотой кентавров. Через час–полтора все было кончено.

Хирон вышел на середину зала, заваленного трупами смертных людей и кентавров. Сам, залитый кровью, он едва держался на ногах.

В дверях он увидел Годи Кента и Ларана–бабу. Встретившись с глазами того и другого, он, рыдая, воскликнул.

— Что наделали, жалкие смерды!?

— Это не мы! — спешно отвечал Казак–баба.

— Не мы! — повторил за ним Годи Кент.

— Понятное дело! А кто же?

— Так было велено свыше!

— Свыше?! — почему–то тут же поверил негодяям Горбун.

Хирон был ранен несколько раз, пока прикрывал телом от смерти дочь и зятя. Сразу же сообразив, что происходит, бессмертный стал оттеснять новобрачных к продуктовым подвалам бара, чем и спас молодых от, казалось бы, неминуемой смерти.

Его поразил боевой топор, пущенный в спину пьяным лапифом по имени Пирифой. Ворвавшись с улицы, где сам едва не погиб под стрелами скифов и амазонок, увидев Горбуна, случайный этот выпивоха закричал, — Бей четвероногих! — схватил валявшийся под ногами топор и, не понимая до конца, зачем он это делает, ударил им кентавра.

Хирон изумленно оглянулся назад и с легким стоном сделал несколько шагов к выходу. Уже за порогом «Стойла» он закричал от боли и все, оглянувшиеся на эту боль, увидели, как из–за спины, там, где под попоной в кентавра был горб, выпластались белые, словно снег, крылья.

Немногочисленные свидетели этого чуда, были так потрясены страшным кровопролитием, что отреагировали на превращение Горбуна как на галлюцинацию. Это уже потом, вспоминая, говорили:

— Да, вознесся, аки лыбедь… а что тут удивительного — он же бессмертный.

ЭПИЛОГ

Через месяц в «Девятке» — так теперь официально называется заведение, оставшееся в памяти Мифрополя как «Стойло Пегаса», — не осталось никаких следов кровавого побоища. Мраморные плиты были отмыты «Даместасом» и «Ванишем». Витражи восстановлены. Стойка, столы и лавки — словом, всё деревянное — были заменены практичной пластиковой мебелью: легкой, хорошо моющейся, не ломающейся… Огромный зал стал двухэтажным. Наверху обычно заседали завсегдатаи. Они по–прежнему называли знаменитое злачное место «Стойлом». Приходили сюда выпить и пообщаться. Пожилые и старцы вспоминали былое и вздыхали о днях золотых. У молодняка, имевшего свой сектор на первом этаже, в обиходе прижилось словцо «Девятка». Все больше возобладали новомодные тенденции в этой среде. Окончательно утратившие, во всяком случае, внешние признаки пола, ребята, не стесняясь выражений, выясняли за бокалом бузы или чего покрепче: кто кому что должен и прочие, противные слуху ветеранов, скабрезные подробности своих, то есть человеческих отношений…