Кентавромафия - [19]

Видишь красный тон зари,

Мы с тобой проснулись рано,

Ничего не говори.

Как плоды шелковицы —

Три сестры — сокровницы.

Верю в Веру и в Надежду,

И, конечно же, в Любовь.

Вновь испортила одежду

Несмываемая кровь.

Откуда ни возьмись, выскакивает Витя Романенко — оператор местного телеканала. Схватывает крепыша в объятия и плачет, чудак–человек.

Солон еще не выпил чашу, как на помост выходит одетый от Версачи джентльмен.

Диоген выкрикивает его имя. Делает он это с особым почтением и с придыханием:

— Каллимах! Иронист и философ! Директор Александрийской библиотеки! Египет. 3 век до н. э.

Слегка картавя, плохо скрывая арабский акцент, Каллимах начинает:

— А я вам прочту три коротких иронических эпиграммы, родившиеся в разное время и по разным поводам.

Первая:

Жила — была в Итаке Пенелопа.

Красоткой восхищалась вся Европа.

С тех самых пор не замечал ни разу я,

Чтоб Пенелопой восхищалась Азия.

Вторая:

Обыскались Атлантиду.

Ну, а ежели она

Превратилась в Антарктиду

И под снегом не видна?!

Третья:

Тебя другому предпочла жена?

Что ж, посылай ее по алфавиту.

Но не таи на женщину обиду,

Когда пошлет по азбуке она.

— Внимание! — пробиваясь сквозь аплодисменты, пытаясь отвлечь внимание на себя, вопиет Диоген. И делает это специально, Каллимах не пьет. Ему как раз наполняют чашу, а он, лишь пригубив, отставляет ее. Подобное поведение понятно, но только для тех, кто трезв. Аудитория же к данному моменту находилась под хорошим градусом. И могла непредсказуемо отреагировать…

Однако этого, слава Богу, не случилось

И вот уже Диоген нараспев, как глашатай на ринге, объявляет имя очередного бойца:

— Валериус! Любимец граждан Феодосии, Пантикапея, Фанагории, Горгиппии и других полисов Боспора. Поэтический учитель Митридата VI Евпатора. Валериус!!!

1 век до н. э.

Крепко стоящий на ногах, не выходя из застолья, где сидел между Анахарсисом и Анакреоном, седоголовый невысокий толстяк, дожевывал очередную оливку, простодушно дослушал аплодисменты, пересыпаемые невнятными выкриками заметно охмелевшей аудитории, и начал:

Ты улыбалась, глядя на меня.

Ты вытирала макияж и слезы.

В меня входила на рассвете дня,

Полуночные наблюдала позы.

Читая тайну на лице твоем,

Так свойственную чувственной натуре,

Я искажал в себе, как водоем,

Изъяны потрясающей фигуры.

Ты уходила. Я пустел и ждал,

Когда во мне ты отразишься снова,

Когда исполнишь сердце светом слова,

Когда наполнишь, как вином, бокал.

Твой свет живет в пространстве анфилад.

Но он там слабнет по закону Ома..

Я помню все. И тот последний взгляд,

Когда ты собралась уйти к другому.

Когда ушла ты, опустел мой дом.

Я стал обычным крашеным стеклом.

Я — зеркало. В него смотрелась ты.

Как дальше жить без этой красоты?!

— Эмпедокл!!! Поэт, врач, философ, политический деятель. Автор поэм «О природе» и «Очищение». В подтверждение своей божественности бросился в кратер Этны. И доказал. Что бессмертие существует. Вот он перед нами — цел и невредим. 5 век до н. э.

Эмпедокл, красивый и молодой, начинает, хмельно и весело скандируя каждое слово:

Был, конечно, древним греком

Безупречный предок мой.

Был хорошим человеком…

Но, входя к себе домой,

Он крушил свой мир в осколки,

Он искал на книжной полке

Анахарсиса или же

Диогена. Тот был ближе

И понятнее. Но тут

На баклагу натыкался,

(Назывался так сосуд),

В коем бился и плескался

Вермут — вечности приют.

Винограда и полыни —

Вермут — горькое дитя —

Он таков с тех пор поныне —

Двадцать пять веков спустя.

Вермут — женское вино —

Золотист и даже сладок.

Горечь выпала в осадок —

Камешком легла на дно.

Мир пластается, как нерпа,

Неуклюж, тяжел, влюблен.

Мне Эрато и Евтерпа

Помогают с двух сторон.

— А теперь — Я, — дождавшись, пока стихнут последние аккорды оваций, и Эмпедокл в один мах осушит свою чашу изабеллы — провозгласил Диоген. — Иногда я тоже, посиживая в бочке, сочиняю всякие глупости.

Итак, перед вами, сограждане и гости этого пира, Диоген Синопский. Философ — циник. Аскет, юродивый, герой бесчисленных анекдотов. Гражданин мира.

4 век до н. э.

Слушайте и смейтесь!

Прямо с праздника крестин

До сих пор иду сквозь август —

Не Блаженный Августин,

И, тем более, не агнец.

Я — Петрарка, Я — Чюрленис,

Мандельштам и Кантемир…

Я последний свой червонец

Отдаю борьбе за мир.

Пусть он лопнет, пусть он треснет

Этим знойным жарким днем.

Знаю, он потом воскреснет.

В упоении моём.

Поскорее, божий олух,

Дай холодного вина.

У меня на сердце молох,

У меня в душе война.

Нельсон я или Кутузов,

Митридат ли, Апулей,

Одинок, в обнимку ль с музой…

Все без разницы: «Налей!».

На том казалось, и надо было бы закончить эту прекрасную часть пиршества. Потому Диоген и объявил себя, что список желающий исчерпался. И когда, он, завершив декламировать, под усталые аплодисменты пошел к бочке и, взяв у растерявшегося мальчишки ковш, зачерпнул саперави и прямо из ковша принялся жадно алкать божественный нектар, на середину зала вышла знойная женщина. Стройная, с обнаженным по последней моде пупком… С золотой заколкой в густых распущенных волосах… Все «Стойло» снова затихло. И кто–то, кажется, с антресолей вскричал: Сапфо!!! И низы стали вторить: «Сафо! Сафо!». А за главным столом некто, кажется, изрядно упившийся Архелох. провозгласил: «Да, здравствуют лесбиянки!» Зал окатила небывалая овация.