Кенозёры - [5]

— Нормальный суп, и тебе, Иван, нечего привередничать! — сердито сказала она ошарашенному мужу.

Иван спокойно допил свой чай, так и не притронувшись к грибнице. Уходя, буркнул: «За последствия твоего героизма я не ручаюсь. Но будь готова к революционным потрясениям. Бумага туалетная в большом рюкзаке, в кармашке».

Эпилог

С рыбалки Иван вернулся к обеду в отличном настроении: улов превзошёл все ожидания. Две килограммовые щуки и полведра краснопёрых окуней он торжественно внёс в дом, спеша порадовать свою жёнушку.

Татьяна лежала пластом на кровати, побледневшая, осунувшаяся, будто после долгой болезни. Не прошёл ей даром вчерашний суп.

— Ах, Татьяна, Татьяна! Мало твоя попа драна, — выговорил Иван своей упрямой жёнушке, — пострадай ещё немного, к бабке Дарье сейчас мигом слетаю, даст козьего молочка, попьёшь — и полегчает…

И НЕСПРОСТА НАЗЫВАЮТ ТЕ МЕСТА

В 1959 году Волошевский лесопункт в Плесецком районе перебазировался на реку Почу, что в 15 километрах от его прежнего местонахождения. Мой отец работал тогда диспетчером. И вот зимним деньком руководящие работники лесопункта (в том числе и мой батя) решили вместе прокатиться по только что отстроенной лежнёвке и поближе познакомиться с новым производством — лесными делянками.

В ту пору семья наша держала корову, и отца неотвязно мучила одна мысль: где косить сено бурёнке. Вокруг нового посёлка были сплошные леса и болота. Батя сидел в автобусе у окна, его нисколько не радовали высокоствольные сосны и ели под шапками снега, стоявшие стеной вдоль дороги. И как возликовала батянина душа, когда среди лесного массива выглянула белая полоса, без одного кустика, покрытая искрящимся под зимним солнцем снежным покрывалом!

Отец подскочил от радости и объявил сидящим в авто:

— Это будет моя пожня!

Все, зная о переживаниях диспетчера, дружно согласились:

— Твоя, Григорий Ильич, твоя! Замётано! Будем свидетелями!

Молодой водитель автобуса Петя Атаманчук был заядлым рыболовом. Услышав такой разговор в салоне (автобусы тогда были маленькие), сказал своим пассажирам:

— Пожни мне не надо. А вот озеро я себе зачураю!

И тут действительно за поворотом показалось небольшое озерко…

В конце мая отец с попутным лесовозом отправился на свою пожню, посмотреть, как травка подрастает. Но его ждало полное разочарование. Та лесная прогалина оказалась сплошной топью, даже кустики на ней не росли, только редкая чёрная трава, жёсткая, как проволока, кое-где колыхалась от ветерка…

Обратно в посёлок опечаленный увиденным батя возвращался на автобусе Атаманчука. Петруша успокаивал его:

— Не горюй, Ильич! Моё озеро тоже оказалось пустышкой, нет в нём рыбы, ни хрена нет!

…Прошли десятки лет. Историю эту в посёлке помнят только старожилы. Петя давным-давно укатил в свою Украину, отец мой умер. А вот названия пожни и озерка остались, видимо, надолго: Маркова пожня и Атаманчуково озеро — на десятом и одиннадцатом километрах старой лесовозной дороги. Местные жители это могут подтвердить. Вот так иногда непредсказуемо рождаются названия мест и местечек.

КАК КОЛЬКА-ПРОКАЗНИК ЕЗДИЛ НА ПРЕСТОЛЬНЫЙ ПРАЗДНИК

На Кенозерье любят престольные праздники испокон веку. Конечно, в былые времена они были многолюднее, пышнее, народ собирался со всей округи. Гуляли стар и мал, чуть ли не в каждом доме играла гармонь.

Пили-веселилися

Сейчас народ повымер, молодёжь разъехалась по чужим краям. И всё-таки эти праздники живы до сих пор, даже в тех деревушках, где осталось по несколько домов с доживающими свой век на родной земле старичками.

Вот и в этот раз в одну из заброшенных деревенек пришёл родной престольный праздник. Понаехала молодёжь на лодках, чтоб поплясать под гармонь, парням — винца попить да девок полапать, да и девки были не прочь хвостом покрутить — кому что отвалится. Были тут мужички и постарше — сорокалетние бобыли. Ну, этим-то только бы нажраться бормотухи, про юбки-то они могли языком молотить, их песенка, по кенозерским меркам, была давно спета. И в такую компанию затесался Микола — отец троих ребятишек, женатик, так сказать, но любивший попроказить на чужой стороне.

Пили на берегу, на пригорке наяривала гармонь, старом гумне плясала кадриль молодёжь, слышался женский визг и команды главного «кадрильщика»: «Прогуляемся!», «Поменяем дамочек!»… Пили «шило» (разведённый водой технический спирт), закусывая вешним лещом из рыбника, спёртым Миколой из домашних запасов у жены. Его собутыльники — два братана-бобыля, Ванька и Санька, — быстро осоловели. А Миколе хотелось и пить, и петь (в кои-то веки вырвался из дому). Он несколько раз затягивал песню: «У церкви стояла карета», — но дальше первого куплета дело не шло — забыл слова. И братаны помочь не могли — у обоих уже языки не ворочались.

«Я ехала домой…»

Тут Миколе пришли на ум слова другой песни. «Я ехала домой», — запел он. Но дальше опять не получалось, память будто отрубило. Плюнув на песню, Микола опрокинул в одиночестве стаканчик «шила» и стал думать, что делать дальше. Братаны похрапывали рядом на траве. Машка-курва, с которой Микола не раз проводил весёлые минутки в старых заброшенных амбарах, а то и на лесных межинах, на праздник почему-то не приехала, хотя и сговаривались. Надо сказать ради справедливости, что был Микола однолюб, чем и гордился перед сотоварищами: любил одну жену и одну любовницу, других баб не признавал.