Казнь королевы Анны - [72]

Проходя мимо этих неподвижных фигур, облаченных в роскошные кардинальские мантии, граф Эссекский взглянул почти непроизвольно на опозоренную, опустевшую раму.

Он подошел задумчиво к высокому камину и машинально поднес худые руки к углям, догоравшим на золотой решетке.

«Я часто здесь работал, – подумал лорд Кромвель. – Боже мой! Как я был встревожен и смущен, когда предстал в первый раз перед кардиналом. Он нередко приказывал переносить сюда письменный стол в летнюю пору. Вот еще человек, пользовавшийся доверием короля и сброшенный внезапно с громадной высоты своего положения. Но я не допущу ничего подобного! Я вдвое осторожнее кардинала Уолси и, что важнее, вдвое предусмотрительнее! Я решил принять поддержку, предлагаемую мне графом Нортумберлендом, а этот своеобразный человек скорее умрет, чем поступит наперекор своей совести.

Боже, с каким презрением отзывался король о прошлой жизни Краммера!

Нет, я должен создать тысячи затруднений! Я не могу без этого рассчитывать на прочность моего положения: король, не задумываясь, сбросит меня в ту тину, из которой я, по его выражению, выполз, когда убедится, что я ему не нужен. Мне, может быть, и следовало бы поддержать Анну Болейн… но родные ее не замедлят сгубить меня. Что за пытка, Создатель, быть всегда настороже, постоянно бояться то того, то другого и исполнять каторжный труд, чтобы удержать добытое!»

Через час граф Эссекский уже стоял у дома Нортумберленда; с ним было двое слуг, вооруженных с головы до ног. На Кромвеле был плащ из темной грубой ткани.

Нортумберленд успел уже вернуться из Тауэра, его очень обрадовала и даже успокоила перемена, произошедшая в чувствах Анны Болейн, но участь, ожидавшая ее, приводила его в глубокое отчаяние.

Он был разбит усталостью и волнениями, но благотворный сон не шел к нему. Граф сидел в кабинете, погруженный в глубокое и грустное раздумье.

– Почему у меня отняли право оберегать этот нежный цветок? – прошептал он печально. – Анна была чиста и слаба, как голубка, в первый раз вылетевшая из родного гнезда; я бы укрыл ее от бурь и непогоды и обеспечил бы ей спокойную, почетную и счастливую жизнь… Король любил ее… но что же его любовь дала ей в результате?.. Он надел на ее головку королевский венец, на котором была кровь благородной страдалицы, изнывавшей в Кимблтоне, и Анне предстоит смыть своей кровью эту чистую кровь… И он еще решился включить меня в число ее судей и обвинителей!.. А лорд Кромвель? Боже, какая низость, какая возмутительная нравственная испорченность!.. Хотелось бы знать, за что он ненавидит и преследует Анну? Я спрашивал у нее, но и она не знает причины его ненависти.

Шум шагов и говор у подъезда прервали размышления Перси; минуты через две граф Эссекский вошел к нему с привычным невозмутимым видом.

– Милорд! – произнес он с приветливой улыбкой. – Я явился узнать, довольны ли вы мной или, вернее сказать, тем, как я исполнил свое обещание?

– Да, и я, поверьте, исполню свое с такой же точностью, – сказал Нортумберленд, намекая на сумму, которую обещал заплатить сверх бриллиантов.

– Нет, для меня достаточно и того гонорара… Я явился сюда совсем с иной целью, – проговорил Кромвель.

– Я не привык пользоваться уступками, – сказал спокойно Перси, – вы получите то, что вам обещано!.. Но если вы решитесь спасти ее от смерти, то я отдам вам с радостью все мое состояние.

– Я вовсе не столь влиятелен, милорд, как вы полагаете! – возразил граф Эссекский. – Я только исполнитель воли его величества. Я сделаю все, что от меня зависит, и решил прийти в это позднее время, чтобы доставить вам удовольствие, а именно сказать вам, что право посещать королеву в тюрьме остается за вами до последней минуты ее жизни.

– Я не в состоянии выразить мою признательность за это одолжение! – сказал Нортумберленд. – Но почему бы вам не попытаться сделать все, что можно, чтобы спасти ее?.. Подумайте, милорд! Ей только двадцать лет… Тяжело умирать в полном расцвете сил от руки палача!.. Притом вы знаете, что она невиновна в том, в чем ее обвиняют!

– Невиновна, милорд? – перебил граф Эссекский. – Это легко сказать! Судьи в Вестминстер-холле считают иначе.

– Но разве на одном заседании можно было выяснить все подробности дела? – спросил с ужасом Перси.

– Ну да, сегодня вечером, ровно в восемь часов, суд объявил виновными сэра Генри Норриса, Уотстона и Бартона.

– На чем же он основал свое постановление, на каких доказательствах и на каких уликах? – восклицал гневно Перси, схватив руку Кромвеля и сжимая ее с нечеловеческой силой. – Если они виновны, то и она, естественно… Нет, это невозможно!.. Она сказала мне, что невиновна… Я верю ей! Да говорите же, говорите, милорд! Не сжигайте мою душу на медленном огне! И с каким хладнокровием вы объявили мне об этой катастрофе, об этом вопиющем, возмутительном приговоре!.. Объясните немедленно, на каких доказательствах основано такое поспешное решение?

– На личном и правдивом признании подсудимых! – отвечал граф Эссекский.

– И они все сознались?

– Разумеется, все.

– И суд признал их всех виновными?

– Да, исключая Марка, так как он открыл истину раньше других.