Каждый пятый - [39]

— Милости прошу. Зная вас по выступлениям, осмелился завязать личное знакомство. Теренин Семён, мастер спорта, тренер по лыжным гонкам среднереченского производственного коллектива. Из Среднереченска мы, — пояснил он, — прядём, так сказать, и ткём для народа. Да вы попробуйте рыбку — тает. Местный деликатес, природа у нас богатейшая, а рыбалка, особенно в летнее время, королевская, даже принц один посещал, из государства Востока. Вот удостойте в отпуск — катерочек вам будет почище, чем у принца, а после — банька, собственная моя. Что эти сауны, одни разговоры — русской бане цены нет: благоухание.

Молол, молол какую-то чушь. Впрочем, рыбка действительно оказалась на славу.

— Не скрою и свой интерес. Но не личный! Общественный, так сказать. Вот вы обозреваете соревнования. И справедливо отмечаете: спартакиада — это большая школа передового опыта. А ведь можно делать популярные консультации. Опытных специалистов. Именно по массовому спорту, его организации. Я у нас в городе проводил беседы в коллективах — так ведь глаза людям открывал. Могу наметить темы и тезисы. Завтречка занесу, не возражаете?.. Рыбки-то, рыбки с собой, у меня уж завёрнуто. Сам-то побегу девонек своих укладывать. А то как отбой, у них хи-хи, ха-ха и прочее, а режим в спорте — закон. Я же им как отец, за каждую душа болит. До свиданьица.

— Чего он? — спросила Томка.

— Взятку дал, — засмеялся комментатор. — На экран приспичило. А поскупился дядя, мог бы и ещё парочку лещей добавить, фиг ему, а не телевизор.

«Нет, не знал Толенька, и хорошо, что не знал, как одаривает Семён нужных людей. Лещ — крючок, приманка же — она, Томка, через неё и решил подлезть, тут его подлый расчёт, что она, уличённая, позаботится и поспособствует. Не обломится», — решительно подумала она.

Зазвонил телефон.

— Через пять минут выхожу.

— Ты рубашку в полосочку надень, — попросила Томка. — Тебе очень личит. А меня не запирай, ключ оставь, я у своих варёной картошечки возьму, как раз под леща.

— Решила больше не конспирироваться?

Она подбоченилась, тряхнула рыжей гривой, прошлась дробушками:

— А мы, фабричные девчоночки, вот как поём: однова живём. — И отвесила земной поклон: — С тем и примите.

«Больно ты распетушилась, — подумала, когда он ушёл. — Потом бы не заплакать». Что-то смутное, дерзкое подходило в ней, как на дрожжах. Оно и побудило её в свою комнату вплыть павою. Побудило игриво поинтересоваться у Светки, сварилась ли картошка, и велеть завернуть хорошенько: «Чтоб горячая была». Так раскомандовалась, что оробелая Светка принялась было чистить картошку, но Томка только махнула ей: «В мундире сойдёт».

И проследовала в ванную, где возлежала вся в пене Антонида.

— До утра линяешь? — спросила Антонида.

Томка бестактный вопрос проигнорировала — расчесала гриву, взбила со лба, мазнула по губам перламутровой помадой. Тюбик был Антонидушкин — пусть застрелится. И та даже не запротестовала — видно, была потрясена.

— Подчепурилась, — только и сказала. — Царица Тамара какая. Всё одно — растреплет. И помаду сотрёт.

— Женщина и должна смотреться женщиной, — достойно возразила Томка. — А не чувырлой.

— Эх, отважная, — позавидовала Светка. — И серьёзно это у вас?

— Не скажу. Гадай, подруга, мучайся!

Пока ждала, раздумалась.

Не в первый раз в быстротечные эти денёчки вспоминался его сон — не сон, байка — не байка, рассказанная им, когда у них в первый раз всё было. Утекающее время, которое, как ни старайся, не упрячешь в консервную банку. Томка всё думала о том, что вот гоняет она по лыжне, мотается по сборам, время волочёт её, безвольную и глупую, и жизнь — бег в беличьем колесе, оно тоже круглое, как банка на ребре. Вот он, спорт, думала Томка, а какая ему от неё польза? Польза, например, от Полины Ртищевой, та икру и ананасы не за так кушает — своё доказывает: всё-таки гордость всей страны. Томка вспомнила и свою былую зависть к Полине, и мечту взлететь до неё, и как снимки из газет вырезала, в альбом наклеивала, а увидев впервые въявь, поняла, что интересная, даже величавая внешность чемпионки просто на тех карточках подретуширована. Высушило спортом женщину. И захоти родить — небось не сможет, вот и придётся доживать одинокой, тоскуя по забытой всеми славе, а может, и проклиная её.

Томка вспомнила и себя, безмозглую девчонку, которую задурил сволочь Семён. И коридор родильного дома, где медленно прогуливались, тяжело и бережно неся животы, женщины с отёкшими лицами в коричневых пятнах. Тогда она их жалела, особенно тех, кого мучил токсикоз. Но сейчас мысленно представляла высокую важность этих лиц, глаз, словно отрешённо вглядывавшихся в себя, в таинство свершившегося.

И потому, когда вернулся Анатолий, когда приспела минута припасть им друг к другу и он отстранился было, так как она, зная свои сроки, ещё накануне попросила поберечь её, она притянула его и не отпускала, до безумия желая, чтобы совершилось то, чего ждёт её плоть.

И про себя помолилась, путая слова, слышанные от мамы, со своими, может быть, грешными, но от всей души: «Господи Боже мой, иже еси на небеси, пожалей меня, оторву, сделай, как хочу».