Каждый пятый - [3]

Петрович продемонстрировал стакан, накрытый ладонью до краёв.

— Именно! «Товарищ генерал, — говорю я, — я же не могу так много, я увижу в объектив два танка вместо одного». Так он ответил: «Увидишь три и снимай средний». Ничего себе шуточка?

— У нас в войну тоже один старшина шутник был, — поддержал разговор Петрович. — Эт само — рояль приволок своим ходом. Запряг в него пару битюгов — и по шоссе. Говорит, для самодеятельности. В Австрии было. Чуть под трибунал не пошёл.

— Бойцы вспоминали минувшие дни, — язвительно подытожил Сельчук, принимаясь расстилать постель.

Предрассветная серость за окном взорвалась, разлетелась в клочья внезапной метелью.

Так же внезапно в коридоре вскричало радио:

«…лась массовая проверка готовности колхозов и совхозов к весеннему севу. Как никогда активно помогает практике сельскохозяйственная наука, проводя в жизнь передовые взгляды о направленных изменениях наследственности растений. Мы многого ждём от нынешнего года, и это не пассивное ожидание. Нельзя ждать милостей от природы, взять их у неё — паша задача. А мы ни у кого не просили и не просим милостей. Эти слова Никиты Сергеевича Хрущёва, обращённые к труженикам сельского хозяйства…»

Из туалета боком вывалился юноша в тельняшке, с разбухшим от старательного умывания лицом, и потребовал у Кречетова закурить.

— Не курю.

— Шьтэ? — с тихой угрозой спросил юноша голосом отчаюги-маремана и надвинулся бортом. — Я т-тебя не понял.

Накануне он, вероятно, чрезмерно распахнул морскую душу среди сухопутных просторов, плывших за окном вагона-ресторана, и теперь эту душу обуревали угрюмство и драчливость.

— Понюхай — поймёшь.

С этими словами Кречетов поднёс к его кнопке-носу внушительный кулак. Салага страдальчески крутанул башкой, зыбь вагонного пола откачнула его, и в спину серьёзного собеседника он успел лишь молвить:

— Друг, не узнал, не серчай…

Новая игрушка эпохи, электронный ящик, рождала новых героев. Верней, в героях они хаживали и прежде, и пословица «У отца три сына, двое умных, третий — футболист» звучала по отношению к этому третьему скорее добродушно, чем уничижительно. Голубой же экран позвонил рассмотреть крупным планом, какие симпатяги эти «третьи». Возникая и исчезая, точно на конвейере, они поочерёдно, но неизменно волновали и радовали. Их портреты не вывешивали к светлым праздникам, не вздымали над колоннами демонстраций, но и прах не выносили из усыпальниц, имён не вычёркивали, не выскребали. Умники-то с течением времени оставались порой в дураках, третий же сын, вроде бы никудыха, побывав в воде студёной, а потом в воде варёной и в ключом кипящем молоке (то есть, проделав с высокой нагрузкой положенные тренировочные процедуры), всё являлся молодцом и красавцем. За что и любили его народ и отцы народа.

А те, кому выпадало счастье славить героя, сами удостаивались славы, поскольку, что ни день, мелькали рядом с ним на телеэкране. Кречетов быстро привык к тому, что на улицах, в трамваях и метро непременно на него глазеют. Женщина удивилась однажды, как метрдотель в ресторане радушно приветствовал её спутника, проводил за удобный столик.

— Становишься популярен. Что ж, ты обаяшка. Хотя у тебя — ух, — она протянула руку и стиснула всей горстью его мясистое лицо, — порочная морда, но это приятные пороки. А знаешь, тебе пойдёт причёска а-ля Титус. Ты похож на проконсула времён упадка империи.

— Российской, что ли?

— Римской, и, пожалуйста, но корчи из себя бурбона. Может, публике ты такой и по вкусу, но я знаю тебя другим.

— Нет, я не Байрон, я другой, ещё неведомый изгнанник…

Она уколола его коготками:

— Садист.

Заоконные виды сделались разнообразней, поросли кирпичными домиками пригородных станций, зазмеились сплетениями пристанционных путей, забитых пёстрыми стадами товарняка, колоннами грузовиков за шлагбаумами, возле которых торчали непреклонные тётки в путейских фуражках поверх домотканых платков. Колёса застучали бойчей, радио разразилось маршем, предварявшим записанную на плёнку торжественную фразу: «Наш поезд прибывает в столицу Урала».

Затем навстречу поезду выплыло под красным парусом транспаранта «Привет участникам спартакиады!» здание вокзала. Из соседнего вагона на перрон посыпались ражие молодцы со взваленными на плечи вязанками лёгкого дерева — хоккеисты со своими клюшками. Над головами покачивались разноцветные расписные лыжи. Шагали в нагольных тулупах, синих шапочках с помпонами и с карабинами на ремнях военные лыжники — биатлонисты. Нарядные хлопотливые дамы безуспешно сбивали вместе разбегающийся кружок длинноногих девочек — это привезли с московского стадиона Юных пионеров юных фигуристок, чтобы продемонстрировать их не по годам зрелую грацию и спортивность местной публике во время показательных выступлений. А сам вокзал имел вид подчёркнуто, приподнято парадный, здание с облупленной штукатуркой стояло как бы грудь колесом.

Тут, предшествуемый нарядом милиции, оттеснившим в стороны приезжих и встречающих, прямо к поезду подкатил микроавтобус РАФ. За ветровым стеклом красовалась табличка со всесильной подписью: «Телевидение». Из «рафика» повыскакивали ловкие ребята, принялись выгружать и загружать поклажу творческой группы. Вслед за ними, заранее отдуваясь в предвкушении встречи, вылез большой, толстый и старый корреспондент по городу и области Борис Борисович Бородулин, более известный как Бэбэ и охотно на это прозвище откликавшийся. Он был доволен тем, как ладно всё устроил: номера в гостинице заказаны, «рафик» местной студии полностью в распоряжении группы, жена печёт кулебяку, и такой предстоит замечательный вечер в обществе симпатичных людей, могущих порассказать о новостях и на Шаболовке, и в театральной и литературной жизни столицы, а то в глубинке мхом обрастаешь.