Каждый день сначала : письма - [57]

В. Распутин — В. Курбатову

17 сентября 2009 г.

[Иркутск]

Дорогой Валентин!

Получил твое письмо, прочитал, потом через два-три дня снова прочитал. Все правильно ты говоришь, о самом нужном печешься, но боюсь, что никто Генино дело ни в размахе его, ни в красоте и новизне потянуть не сможет[165]. Да и как? Деньги доставал он, оформление по большей части предлагал он, с Китаем сотрудничал он, с Москвой тоже, ему и затеи-идеи, я думаю, могли являться во сне. Он был пропитан от начала и до конца всем этим, и к нему, как пчелы на «взятку», слетались помощники. Да и дело помощников-то было десятое, слишком многое он делал сам.

Без Гены Гениному издательству, боюсь, не выжить. Издательский совет создать не трудно (но только не под моим возглавием, я для этого не гожусь). Генины работники, думаю, рады были бы опять быть вместе, но отшивать ненужных едва ли уже удастся. Этим вольно или невольно очень скоро займутся деньги. Юра, бывший у Гены, без Гены будет работать на себя, он уже попробовал это сделать, не считаясь ни с кем, но пока не получилось.

Я думал, не попробовать ли договориться с губернатором, с комитетом по культуре (у нас это министерство), чтобы с их помощью сохранить издательство. Нет, не стоит. Если бы дать они и согласились (после кризиса) — все равно они же прежде всего будут и вмешиваться, и предлагать свои издания.

Словом, вот такие мои размышления по этому поводу. Быть может, как всегда, они чересчур пессимистичны, да ведь и алчущих устроиться возле порядочного дела, боюсь, не избежать.

Но выход твоей книги и Генину годовщину надо устроить достойно. В этом он будет еще с нами.

После твоего письма я позвонил Лене Сапроновой[166], чтобы поговорить обо всем этом с ней, — она ответила по сотовому, но оказалось, что ответила из Болгарии. Вернется в октябре и еще застанет меня в Иркутске.

Я тоже, Валентин, вою. Ты от безвыходности, а я еще от собственной беспомощности. Все мои попытки вернуться к бумаге лишь подтверждают, что я отлучен от нее безвозвратно.

В. Курбатов — В. Распутину

8 ноября 2009 г.

Псков

Значит, на зимние квартиры? Ну вот и хорошо. Народ все обсуждает твою беседу с президентом о толстых журналах и все спрашивает у меня: только ли ты имел в виду помощь «Новому миру», «Знамени» и «Октябрю»? Или на что-то может рассчитывать и, например, «Литературная учеба», которая сейчас меняется в хорошую сторону и тоже считает себя вполне «толстым» журналом. А я, грешный, отчего-то думаю, что журналы умирают естественной смертью, как умирает породившее их государство. И никто их подписывать не кинется, а ведь они держались именно подпиской, а не тем, что их поддерживало государство. Оно-то как раз хотело, чтобы они заткнулись и не мешали начальству по своей воле пожить — строить на Байкале комбинаты, поворачивать реки.

Сегодня журналы могут решительно восстать против Богучанской ГЭС, а она вон «слушает, да ест». Как и во всех иных областях. Беда, что писатель «разжалован» из народных авторитетов. Много ли их сейчас в Думе и слышен ли их голос, как и в Общественной палате? А эти встречи, где тебя уравнивают с Т. Толстой и Д. Быковым, — это ведь царская забава, то, что в доброе советское время звалось простой «показухой». Другое дело, что нам все равно ничего не остается делать, как только кричать до последнего, иначе — мы уже не будем мы.

Меня все чаще захлестывает отчаяние и сознание бессилия. Какой-то общей напрасности жизни — что и зачем делал и зачем жил? Хорошо было К. Симонову[167] «трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете», когда он знал, что эти строчки были прямым делом в общем труде. А мы сегодня? Государство висит, как паук на осенней паутине, и летит, куда его несет ветер и чужие расчеты, а мы внизу под ним кричим пустое «нет», потому что они там давно не связаны с нами ни единой общей нитью.

Писатель пописывает, читатель — почитывает. Вот и все наше служение, несмотря на все наши звания, Палаты и Советы.

16 декабря 2009 г.

Москва

Вчера мы со Светланой вернулись из санатория в Егнышевке, это в Тульской губернии, на берегу Оки, в бывших владениях Голенищевых-Пушкиных. Санаторий инвалидный, тебя туда могли взять только как сопровождающее лицо. Я тоже был сопровождающим лицом своей жены, хотя и полноправный инвалид. Но так почему-то лучше, а почему — не разобрался. Жили как у Христа за пазухой, кормили вкусно и обильно, народ мирный, даже жизнерадостный, поет песни, танцует, побрякивая костылями; кино, как я убедился, только старое, новое не признают. Литературой интересуются мало, хотя библиотека хорошая, но газет не держат, ни правых, ни левых. Почти две недели я оставался неузнаваемым, потом, правда, был разоблачен, но, слава Богу, без особого интереса.

Теперь опять Москва и твое письмо, ждавшее меня почти месяц.

Ты справедливо отчитал меня за участие во встрече писателей с Путиным. Я до самого последнего момента и не знал, кто из нашего брата там будет. Дважды звонили в Иркутск, сначала я отказался, затем стали настаивать — и согласился. Кто еще будет на этой встрече из нашего брата — не могли сказать. И когда расселись, никого, кроме Юрия Полякова и Андрея Битова, я не в состоянии был узнать, да и Андрея Битова не видел лет 15. Что делать? Вляпался, пришлось терпеть.