Каждый день сначала : письма - [24]
А Савелий меня радует. Чувствуется, что теперь он выбрался основательно, потому что без больницы, естественным порядком. И то, что тяжелейшая весна, в которой и здоровому человеку жизнь не мила, бессильный прорыв его прежней молодой энергии — верный знак, что он теперь Отечеству послужит и обабившаяся без него жизнь опять почувствует его крепкую руку. Говорят, и Никита Михалков обрадовался и зовет его обратно в фонд. Дай-то Бог, глядишь, он и Никиту чем-то устыдит.
Догадываюсь, что весна и тебя не радует. А ты в окно не гляди. Включил лампу на столе, сочинил удобное время дня или ночи и работай себе. Бог с ней, с улицей, — на нее если выглядывать, слова не напишешь. А ей только того и надо, чтобы окончательно стыд потерять.
Каждому по потребностям. Эх-ма…
В. Курбатов — В. Распутину
16 мая 2002 г.
Псков
Дорогой Валентин!
Сижу на своих шести сотках и радуюсь. Соловьи соревнуются над Псковом, петушки дачные горло дерут, кукушка насчитывает мне и моим 63 еще 91 (кого бы заставить проверить ее бухгалтерию!).
И ничего не хочется писать и ни о чем думать, потому как начнешь думать — и непременно в тупик себя загонишь.
Тут вот лежит у меня «Факультет ненужных вещей» Домбровского[66], и я в него время от времени заглядываю. Страшная книга! Удалая, отчаянная, сильная! Никак после нее сталинское время не похвалишь. Язык не повернется — именно потому, что не пугает, а сопротивляется с веселым бесстрашием человека, обреченного смерти, но не уступающего ей и мизинца.
Тиранию (здравицу в честь которой я время от времени поднимаю) хорошо славить из тепла и покоя, с той стороны тюремного замка…
А тут прочитал прохановский «Гексоген». Тоже отчаянная книжка. Как у Достоевского нет виноватых, так у него правых нет. Толпа сволочей у кормушки власти, и всем-то Россию. И бежать некуда…
А «Ад Маргинем»[67] возьми и издай 2-ю книжку с пышной презентацией, и Проханов в переднем углу. А на обложке-то сгнивший череп Ленина…
И вся книжка сузилась до публицистического пустяка. Можно выкидывать, не читая. Предал свою книжку Александр Андреевич за «ад маргинем». И что же, думаешь, не заметил? Слепым надо было быть. Да и обложку уж, верно, автору заранее показали. Нет, захотелось победить их издательство, пробить нашу книгу в их ряды. Только это ведь уж заботы не литературные, и чистого в них мало.
И мы тут с ними сразу оказываемся на одной лужайке, что им и требовалось доказать. Очень я расстроился, увидев это издание.
А из Красноярска прислали альбом «Прощание» — про похороны Виктора Петровича, где собрали все телеграммы, распоряжения, письма (твое эффектно напечатано на фоне рукописного подлинника, а мое вообще факсимильное). Писал Марье Семеновне, а вышло, что заложил доброго человека, чусовского директора, который от горя запил в те дни. Он запил-то один раз, а сейчас будет запивать с каждым новым читателем. И кто бы нас спросил. Тебя-то спрашивали?
И вообще, издание суетливо со всеми этими лжестихами, фотографиями. Похоже, Виктор Петрович еще лежал под иконами, а кто-то уже видел «сюжет», уже набрасывал макет и искал вариант переплета. И хуже всего, что на титул вынесли эпитафию «Мне нечего сказать Вам на прощанье». Всё — игра. Даже смерть. Ладно, прости. Хорошо ли тебе на земле? Утешают ли соловьи? Радует ли солнце?
В. Распутин — В. Курбатову
21 июня 2002 г.
Иркутск
Сладким согласием отозвалось мое сердчишко на твое последнее письмо, на то, что отдался ты грядкам и находишь в этом занятии утешение. Я уже два месяца ничем иным и не занимаюсь. Убедился окончательно, что никакой я не писатель, не литератор, если не тянет меня к письменному столу, и, чтобы не подходить к нему, готов я окончательно выйти в поле. У первого в околотке появились у меня огурцы, зацвели кабачки, всякая там зелень растет пышным цветом на выставочных грядках. Светлана приехала в изобилие. Ты еще считаешь своим долгом озирать литературный процесс и обозревать, где там сорняк и где полезный злак, а мне уже все равно стало. Не нашими потугами засевается то поле и не нашими выпалывается.
Я даже на письма не отвечал. Обидел Савву, он мне четыре или пять газетных вырезок, а я только-только на шестую соизволил оглянуться. Он-то входит во вкус общественной жизни, а мне она обрыдла. С большим опозданием узнал о кончине Евгения Ивановича Носова. Вот от этого известия очень больно стало и до сих пор уже несколько дней щемит сердце. Ненадолго же разошлись в уходе два друга — Астафьев и он. Но и смерть их постаралась развести. Ни по радио, ни по TV о Носове ни гу-гу, а о том, как хоронили Астафьева, ты знаешь.
Вот тебе тема для серьезной статьи, с которой ты справишься лучше других, потому что и основательней, и умнее, и совестливее других. О том, как живые распоряжаются мертвыми. Можно не брать ни Окуджаву, ни Высоцкого
