Казаки на персидском фронте, 1915–1918 - [46]

Внизу, у дороги, в небольшом доме глинобитной стройки оборудовали лазарет для раненых. В течение трех недель мая и первой половины июня тысячи больных, раненых, слабых и усталых пользовались помощью этих учреждений.

Внизу, на питательном пункте, и наверху, перед караван-сараем, сотни солдат и казаков расположились под деревьями и у заборов. Их обходит и осматривает доктор Давыдов Владимир Иванович. Сам еле держится на ногах. Измучен. Двадцать рабочих часов в день. Без перерыва. Он сортирует больных, здесь же раздает хинин, нагибаясь, выслушивает. Иногда пощелкивает неизменный «кодак».

На небольшой площади вповалку лежат ожидающие помощи, пищи, глотка воды. Разносят горячие щи, раздают мясо, котлеты, воду, вино. Лечить не было возможности. Ни средств, ни подходящих условий, ни времени. Армия отступала, а турки гнались по пятам. Подавалась лишь первоначальная медицинская помощь – перевязки, лекарства. Нужно было напоить, накормить и положить в тень. Питательные пункты работали беспрерывно день и ночь. Среди этой массы людей раненых было меньше всего. Малярики, больные желудком, замученные горячим солнцем и просто усталые… Большинство страдало остро-кишечными заболеваниями, и общая клиническая картина у больного производила впечатление холеры. Понос, рвота, бессознательное состояние, похолодание и цианоз конечностей, судороги – различные комбинации явлений, бывших налицо у больных. Мнения врачей разделились. Против холеры говорило то, что персонал, ухаживающий за больными, не заражался. Впрочем, все сходились на том, что холера:

– Sui generis, holera tropika, или persika.

Около половины больных страдало тяжелой формой солнечно-теплового перегревания. Часто встречалась комбинация холероподобного заболевания с солнечно-тепловым перегреванием и малярией. Общее утомление, головная боль и боль в ногах, рези в желудке, общий истощенный вид – все это было результатом тяжелых условий боевой жизни в Персии. Умирало, однако, мало… В нишах караван-сарая положили тюфяки и подушки; их не хватало, положили маты[39]. Все ниши вскоре были заполнены больными. В холерном отделении в круглом сводчатом зале пришлось класть на циновках на каменный пол… Холерных – человек шестьдесят. В «бараке» – доктор. Княгиня Долгорукая. Слушает пульс, дает лекарства, поправляет подушку, переворачивает больного. Все сама. Молодая, лет двадцати пяти. Уже несколько ночей она не спит, и странным кажется бледно-зеленый цвет ее лица… От усталости. Или это такое освещение в полутемном сводчатом круглом зале старинного здания?! Она – в белом халате, со сжатыми губами и карими, с лихорадочным блеском глазами. Говорили – искательница приключений, затем и прибыла в Персию. Мать, доктор, авиатор, георгиевский кавалер трех степеней, она уехала с нашего фронта полным кавалером. Бесстрашная в боевой обстановке, она презирала опасность и в заразном бараке. Она очень любила жизнь и была фаталисткой. На фронте она рисковала ею очень часто – жизнью молодой, интересной и материально сверх меры обеспеченной. Нет, это не только любовь к приключениям! Это уже любовь к долгу, к посту своему, к ближним.

* * *

Странно было услыхать в Керинде шум мотора. Автомобиль здесь был неуместен: чужд природе и обстановке. Во всяком случае, нами он был забыт; да и дороги сюда для автомобиля нет… Серая запыленная машина стояла внизу, на дороге, около хирургического госпиталя… В автомобиле сидели два генерала. Неизвестные. Позвали старшего из земских. Я подошел к приезжим:

– Здравия желаю! Позвольте представиться!

– Да Вы кто такой? – оборвал тот, что сидел слева. Оба генерала вышли из автомобиля. Один был маленький и толстый, а другой высокий и худой. Разговаривать пришлось с толстым. Очевидно, он был старший. Я назвал себя.

– Так Вы должны мне доложить обо всем рапортом.

Спорить было не к чему. Отрапортовал первый раз в жизни. Раненых столько-то, больных столько-то. Рука у козырька, – все как следует, хотя сам в шлеме и без погон.

Приезжие были: толстый – представитель Верховного начальника санитарной и эвакуационной части, генерал Бернов, а худой – профессор медицины Ушинский. Осматривали все крайне внимательно. Очень интересовались уборными, ямами для отбросов. Разговаривали с больными, пробовали пищу.

– В чем ваша нужда?

Как на это ответить? Нужда была во всем. Так и решили: заявить о многом, а подчеркнуть нужду в хинине. Это было большое несчастье. В полках, ушедших в бой, в заведомо малярийные места, не было грамма хинина. У нас он был, но очень мало; мы ценили его дороже золота. Врачи давали хинин малярийным в каких-то особых случаях.

– Как хинина нет? – хрипел генерал. – Это безобразие, что же санитарная часть? Хинин у вас будет.

Записал в полевую книжку и стал подробно расспрашивать обо всем. В общем, осмотр длился часа четыре. Гости были неутомимы. По-видимому, понимали дело. Было приятно, что они только что из России, что не забыли о нас, что из-за нас они пересекли море и проделали восемьсот верст тяжелого пути по знойной, ухабистой, трудно проезжей дороге. Были довольны осмотром. Остались ночевать. К вечеру вдогонку за ними прикатила Бобринская.