Казаки на персидском фронте, 1915–1918 - [45]

– Тифлис издевается над нами, и посылали проклятия тылу.

Солдат и казак терпели и молча в сердце своем накопляли злобу против тыла, генералов, виновников войны – всех вообще.

Тыл, как всегда, в этой войне забывал о фронте, а старый способ – «сношения, отношения и телеграммы» – не достигал цели. Баратов, еще при формировании корпуса, и все время по прибытии в Персию настойчиво заботился о широком и своевременном обеспечении войск, но… безрезультатно. На телеграммы просто не отвечали. Тифлис присылал так мало, что сапог, одежды и белья едва хватало для войск на главной операционной линии, да и то не для всех. Фланги, заброшенные в горах этапы, а иногда и удаленные передовые позиции обслуживали себя сами. Это уже не по вине аппарата снабжения корпуса. Наоборот, судьбе угодно было, чтобы в самое трудное для нас время во главе снабжения стояли такие энергичные люди, как полковники Раздорский и Даниельсон, но их энергия легче преодолевала огромные расстояния, климат и бездорожье Персии, чем тыл и Тифлис.

Героически перенося жажду и зной, войска подходили к Керинду и Керманшаху сильно поредевшими, так как из рядов их многие были вырваны малярией, остро-желудочными заболеваниями, солнечными ударами и тепловыми перегреваниями.

* * *

Узкой лентой по пыльной дороге, медленно в гору поднимается сотня Запорожского казачьего полка. Сотня уже не сотня, а так, наполовину осталась. Понуро идут кони. Из казаков редко кто сидит верхом; все больше идут пешком, тут же рядом с конями. Жалеют их больше себя. Впереди и позади на несколько верст растянулся полк, а в полку-то осталось всего шашек четыреста. Кого потеряли в бою, а то все больше больные. Много отсталых. Лица у казаков темные и сухие. Час дня. Жара предельная. В теле такая усталость, что недавно еще ощущал горячие кости в себе; не мог ни идти, ни на коне сидеть, а теперь вот легко, ни ног, ничего не чувствуешь… Как ни странно, а слышится смех. Кто смеется? И что может вызвать нелепый смех? Два казака едут рядом. На скалу выползла огромная толстая ящерица. Не меньше аршина. Она медленно спускается по отвесной скале и, иногда останавливаясь, смотрит на дорогу и на необыкновенное на ней оживление.

– Грицай, смотри, гадюка!

– Ух, да и проклятая ж! Здоровая!

Казак прицелился из винтовки. Бац!.. Мимо… Другой раз… Бац!. мимо. Третий, тоже мимо…

– Да это ж сам сатана, тикай, Грицай, – и, галопом обгоняя людей и обозы на удивление всем, два кубанца скачут вперед по пыльной дороге… Потом останавливаются и смотрят друг на друга: что это было? Всерьез или в шутку?

Скоро Керинд. Уже показались его сады. Чем ближе подходили к Керинду, тем чаще стали попадаться фургоны, груженные больными и ранеными, и отбившиеся от частей солдаты. Особенно много – несколько сот – солдат, одиночками и небольшими группами, расположились в садах Керинда. Они сидели, лежали, наслаждаясь тенью. Многие уже не имели возможности двигаться дальше. Из лазарета приехал фургон, подобрать наиболее слабых; он быстро заполнился сверх всякой меры. Усталые и больные торопливо взбирались на фургон, чтобы проехать три-четыре версты. Почти всех пришлось ссадить, так как это были не самые слабые. Слабых пришлось подбирать и на руках нести к фургону.

В Керинде не белее трех тысяч жителей. Беднота. Городок прилепился у самой горы. В предместье, у большой дороги, много деревьев, несколько домов, караван-сарай… Молодые энтузиасты-земцы пытаются разрешить задачу – принять тысячу, две, три – сколько будет больных и раненых. Сооружают лазарет. Питательный пункт уже работает: на воздухе, под деревьями. Помещений сколько-нибудь сносных нет. Под лазарет решили приспособить полуразрушенный кирпичный караван-сарай – постройку семнадцатого века – времен Шаха-Абасса Великого. Огромное темно-красное здание из квадратных кирпичей, в виде растянутой буквы «П». По обеим сторонам коридоров – глубокие ниши, местами разрушенные, в особенности в углах при поворотах коридоров. Снизу из темных развалин видна синева неба. Вместо пола – земля. На стенах – сорная трава, даже кустарник, плесень и мох. Сыро и темно. В этом здании много летучих мышей, скорпионов, фаланг и змей. Заброшенный караван-сарай уже десятки лет был конюшней для вьючных животных проходящих караванов, для лошадей курдских отрядов. В годы войны его использовали жандармы, турки и персы. В нем накопилось много тысяч пудов навоза, отбросы и грязь. Очищали сарай. Под толстым слоем навоза были разлагающиеся трупы павших лошадей. Смрад невыносимый. С затратой большой энергии и трудами сотен персов рабочих помещение было очищено, отремонтировано и выбелено в несколько дней. Оборудование для лазарета было привезено сюда из Кянгавера в небольшом количестве. Не на чем, да и нечего было везти. Койки для больных и раненых, столы, табуретки делали сами. Скупили все бревна в городе. Их не хватило. Рубили лес, пилили на доски и стругали, а из них уже делали, что нужно. Из привезенных простынь мастерили тюфяки и наволочки и набивали их саманом для матрасов и подушек. Печи для кухонь строили из старого кирпича разрушающегося здания, а известь выжигали на месте. Устроили уборные и ямы для отбросов.