Кавалеры Виртути - [74]

— У них все время жажда, а простую воду им давать нельзя. Сейчас будет чай. Может быть, пан майор выпьет стаканчик? Или горячего молока? Могу подогреть.

— Нет. Если осталось, то лучше холодного.

— Есть, есть. Михаловский только что принес.

Они говорили тихо, но раненые услышали голоса и подняли головы. Кто-то из темноты спросил.

— Какие вести, пан майор? Наши уже подходят?

Сухарский отставил кружку с молоком и пошел в направлении голоса. В слабом свете свечи он увидел сухие потрескавшиеся губы раненого и лихорадочно сверкающие глаза. Головы солдат, лежащих рядом, потянулись к нему. Глазами они ловили его взгляд. Ему хотелось отвернуться.

Он не умел лгать и не хотел этого делать, но для этих людей правда была бы слишком жестокой, и потому после минутного молчания сказал:

— Хорошие вести. Недолго оставаться вам в госпитале.

— А на фронте, пан майор? Наступаем?

На этот раз он не колебался. Громко, чтобы все слышали, ответил:

— Наступление может начаться в любой день. Сейчас сдерживаем врага, и он несет тяжелые потери.

Кто-то из легкораненых поднялся с кровати.

— Если наши пойдут вперед, — с беспокойством в голосе сказал он, — то они, пожалуй, без нас до Берлина доберутся.

Из-за плеча майора высунулся Шведовский.

— Если будешь столько болтать, то и на парад не попадешь — температура подскочит. Лежите, ребята, спокойно и не задерживайте пана коменданта.

Сухарский с благодарностью посмотрел на старого каменщика. Он знал, что не имеет права лишать этих людей иллюзий, и все-таки ощущал глубокий болезненный стыд: ведь они ему верили и через несколько часов могут оказаться перед фактом, который раскроет им фальшь заверений командира. Воспользовавшись вмешательством Шведовского, он хотел было выйти, но у двери услышал тихий голос:

— Пан майор…

Он задержался. В полумраке блестели огромные глаза поручника Пайонка. Он подошел ближе.

— Пан майор, что с моими людьми? Живы?

Он должен был наклониться, чтобы расслышать шепот поручника, и едва не отпрянул из-за ужасного запаха, ударившего в нос. Он успел пересилить себя и даже наклонился еще ниже.

— Живут и воюют, — ответил он. — Можете гордиться ими. Прекрасные солдаты.

Пайонк закрыл глаза, и, казалось, на его лице погасли два больших фонаря. Желтое и неподвижное лицо помертвело. Обеспокоенный Сухарский громко позвал!

— Пан поручник!

Глаза зажглись снова. Сухие белые губы прошептали:

— Я слышу, пан майор… И ты тоже слышал?

— Что?

— О наступлении… Только это… только это правда?

Сухарский смотрел на своего офицера, думал, должен ли он сказать ему горькую правду или обмануть его, и решился на последнее. Если бы он сам лежал, как тот, он ждал бы слов, придающих смелости, помогающих выдержать.

И он сказал:

— Да, мы получили хорошее сообщение. Завтра, пожалуй, вы будете уже в настоящем госпитале.

Он повторил это обещание и почувствовал резкую боль в области сердца, когда увидел едва заметную улыбку на лице поручника. Он постоял еще мгновенье согнувшись, а затем выпрямился и пошел к двери. Там его ждал капитан Слабый. Когда они оказались в коридоре, капитан сказал:

— Положение раненых, пан майор, тяжелое. Во время сегодняшнего обстрела у нас были случаи повторного ранения. Осколки влетают и сюда. Рядового Езерского убило на койке.

Он подошел к носилкам, стоящим у стены. Под простыней лежал солдат с темным пятном запекшейся крови на груди и с винтовкой, прижатой к боку застывшей рукой.

— Когда его принесли и я сделал ему перевязку, — продолжал врач, — он пришел в сознание и потребовал, чтобы ему принесли оружие. Иначе не успокаивался. А потом осколок угодил ему в висок.

Капитан опустил угол простыни и закурил.

— У меня для раненых ничего нет, не говоря уже о том, что помочь им я почти ничем не могу. Если поручник Пайонк проживет еще несколько дней, будет чудо. Я совершенно бессилен.

— Я тоже, капитан.

Сухарский произнес это совершенно спокойно, хотя раньше именно невозможность противодействовать выводила его из равновесия. Для выбора у него оставались лишь две взаимоисключающие возможности. Он стоял перед самым тяжелым для командира решением и, хотя должен был принять его сам, хотел, прежде чем отдать приказ, узнать мнение других.

— Я распорядился собрать секретное совещание, — сказал он, — и считаю, что вы должны тоже принять в нем участие. Пойдемте, там, наверно, уже нас ждут.

Они пошли в конец темного коридора, к продовольственному складу. Здесь тоже горели свечки — электростанция Складницы работала только до налета бомбардировщиков. Майор посмотрел на лица людей, рассевшихся на пустых ящиках, на исхудавшие заросшие лица своих товарищей по оружию, которым он мог просто сказать «приказываю»… Но именно так он не хотел к ним обращаться. Он не мог требовать от них большего, хотя если бы и потребовал, ни один из них не отказал бы ему, сославшись на усталость. В этом он был уверен.

— Сегодня вечером я осмотрел все казармы и пришел к выводу, что как пункт сопротивления они больше не годятся. Во время сегодняшнего обстрела несколько человек были ранены. Одной из мин разбит юго-восточный угол, в нескольких местах пробиты стены. Если будет атака на казармы, в них трудно будет обороняться.