Катулл - [11]

Пока гости не слишком опьянели, в триклинии любезничали и развлекались поэзией. Недурные элегии прочитали Корнифиций и Тицид. Катулл втайне завидовал, глядя, как их осыпали лепестками роз. Потом смазливый Фурий декламировал свои приглаженные ямбы, — они припахивали изысканным унынием Эвфориона. И нечто безобразно спотыкающееся проскулил длинноносый ублюдок Сестий, постоянно твердивший о своей дружбе с Цицероном.

Сменилось множество затейливых блюд, рабы устали снимать печати с огромных бутылей. Постепенно оргия набирала буйную силу, как разлившийся весенний поток. Цинна и Калькой едва не сцепились из-за юной Цецилии; Фурий и Аврелий так упорно ухаживали за немолодой и некрасивой Мунацией, что она решила отбросить условности и улеглась вместе с ними; Гай Меммий без стеснения мял пышные прелести сговорчивой вдовушки Фульвии, а остальные отпускали солдатские остроты и, облизываясь, посматривали на красавицу Постумию.

— Предлагаю забавное развлечение, — в конце концов сказала Постумия, криво усмехаясь. — Аллий, прикажи налить в бассейн теплой воды…

— Вы слышали, что сказала госпожа? — закричал Аллий рабам. — Не заставляйте меня повторять, негодяи!

Рабы со всех ног бросились выполнять приказание.

— А теперь, — продолжала Постумия, — тащите девчонок в воду. Раздевайтесь! Все вместе будем купаться!

Внезапно Постумия оказалась на коленях у Катулла. Это длилось всего несколько мгновений. Катулл неподвижно глядел на ее бледное лицо, раздувшиеся ноздри и мелкие капельки пота, выступившие над верхней губой.

— Разве я похож на воробья, что прыгает на воробьиху перед всем городом? Если прелестная Постумия пожелает меня увидеть, стоит передать через любезного Аллия… — Сторонясь пьяного буйства, Катулл вышел из триклиния. Нетерпеливо ждал в прихожей, пока раб принес его хлену. Появились Катон и Кальв.

— А вы не хотите ли испробовать это сомнительное удовольствие? — сказал Катулл, показывая рукой в сторону бальнеума, откуда доносились крики и женский визг.

— Я брезглив, — заявил Катон. — Толпой лезть в бассейн, это уж слишком…

— А у меня дома жена, — засмеялся Кальв. — Я должен сохранить силы для моей Квинтилии.

Оба шутили, но Катулл не мог не оценить их сдержанности.

И вот, спустя неделю, он малодушно сожалеет о своем детском негодовании.

Время тянулось мучительно. Встречаясь с Аллием, Катулл не раз спрашивал о Постумии, но толстяк щурил хитрые глаза и с лицемерным вздохом пожимал плечами. Нет, прекрасная матрона ничего не передавала для него. Кажется, она уехала в Байи[64].

За истекший месяц было несколько собраний у Катона. Друзья удивлялись мрачному виду Катулла и приставали к нему с расспросами.

Кальв сердито выговаривал ему:

— Если бы ты ежедневно торчал на Форуме, препираясь с интриганами и сутягами, корпел бы ночами над составлением речей и пытался, подобно мне, преуспеть на политическом поприще, твое молчание можно было бы объяснить. Но ты совершенно отбился от рук Аполлона. Сам же писал: «От безделья ты, мой Катулл, страдаешь..» Что же ты повернулся к Музам задом, лентяй? Где перевод Каллимаховой «Береники», который ты так успешно начал?

Спокойный, доброжелательный Непот трудился над первым томом всемирной истории. После Кальва и Корнифиция он стал ближайшим задушевным другом Катулла. Они беседовали о судьбах мудрецов и поэтов древности, о греческой литературе, об учениях перипатетиков, стоиков, орфиков и эпикурейцев[65]. Познания Непота были разносторонни и глубоки, его библиотека — великолепна.

Катулл не выносил отвлеченных умствований в ту пору, когда его охватывало любовное нетерпение. Впрочем, умница Непот мог увлечь кого угодно.

— Эпикур говорит о внутренних свойствах Земли и Космоса и о существующей в сознании людей категории бессмертных богов. Это соблазнительно: боги находятся как бы в отдалении и ничем не связаны с радостями и бедствиями Земли. Признаем, однако, что убедительно бессмертие одного материального вещества, состоящего из атомов, и, как следствие бесконечного развития вещества, бессмертна человеческая мысль, неустанно ищущая познания.

— Но так же вечны зло и невежество…

— Они всегда пребудут в борьбе с добром, и это единственное условие. Движение и борьба — свойства жизни, бездействие — ее гибель. Вот в чем убеждены мудрецы, а не в предопределении или воле богов. И хотя на опыте поколений зло кажется всесильным, но мысль взлетает над ним, как… крылатая Ника[66], потому что ей суждено вновь и вновь возродиться. Мысль — единственное и величайшее благо, приобретенное человечеством. Но еще более удивительное, таинственное, солнцеподобное явление — мысль творческая…

Катулл покусывал нижнюю губу, хмурился и погружался во взбаламученную пучину своих сомнений и предрассудков.

— Что же ты вменяешь в обязанность человеку, наделенному именно такими свойствами мысли?

— Каждое творение поэзии и искусства, философский трактат или хроника историческая, несмотря на их внешнюю отвлеченность от повседневной жизни, прежде всего — отношение человека к окружающему миру и, с другой стороны, отражение этого мира в его сознании. Ни проповеди зловещих пророков, ни лживые уверения политиков не нужны обществу благоразумных людей…