Каторжный завод - [4]

И, взглянув в ее нестерпимо синие, потемневшие от гнева глаза, подпоручик поверил, что это не пустые слова.

И только сейчас он разглядел ее. Припав на колени, он, сжалась в комок, пытаясь руками прикрыть свою наготу. Даже и в такой позе угадывалась ее прекрасно сложенная сильная фигура. Но подпоручику, перевидавшему немало петербургских балеринок и умевшему с пристрастием разобрать достоинства и недостатки каждой женской фигуры, стыдно было смотреть так на эту синеглазую.

И, встретясь с ее взглядом, он ощутил какое‑то удивившее его самого смущение, почти робость.

— Принеси платье! — приказал подпоручик колченогому, который, оглушенный неожиданным ударом и напуганный столь же неожиданным появлением урядника, все еще стоял на коленях, опираясь о землю обеими руками, согнувшись и вобрав в плечи сухонькую голову.

Колченогий подобрался, как‑то по–заячьи оттолкнувшись сразу руками и ногами, вскочил и побежал к берегу пруда. Через минуту вернулся с одеждой в руках и подал ее подпоручику.

Подпоручик положил одежду к ногам женщины. Она поблагодарила его взглядом, и он снова почувствовал, как дрогнуло у него сердце.

— Отведи этих скотов в арестантскую! — приказал подпоручик Перфильичу.

Старый урядник стоял, переминаясь с ноги на ногу: и ослушаться приказа нельзя, и оставлять одного офицера строго заказано.

— Ну! — сдвинул брови подпоручик.

— Не трожь их, барин! — сказала женщина. — Не хочу, чтобы на меня зло копили.

Она все еще сидела у дерева, только заслонилась белой исподней рубахой.

Перфильич покосился на нее и усиленно закивал подпоручику.

— Будь по–твоему, — сказал подпоручик и резко повернулся к понурившимся парням. — А вы, сукины дети, смотрите мне! Кто хоть пальцем ее тронет, с вас взыщу! Из‑под земли достану!

— А ну, в казарму марш! — скомандовал Перфильич, торопясь разрядить обстановку.

— Благодарствуем, ваше благородие! — гаркнули повеселевшие казаки.

Но едва отошли на несколько шагов, чубатый сказал вполголоса с досадою:

— Загнали козулю барину!

Когда казаки, сопровождаемые старым урядником, скрылись в березняке, женщина быстро, одним движением, поднялась с земли и, высоко вскинув руки, проворно надела рубаху. На какой‑то миг мелькнуло розовато–белое тело, сильное и гибкое, длинные стройные ноги, кровоточащая ссадина па левом колене, и тут же все укрылось от его глаз белым полотном рубахи.

Подпоручику было и радостно, что она так доверчиво откровенна перед ним, и тут же кольнуло, что он как будто для нее и не мужчина.

— Я сейчас, барин, — сказала она, убежала за куст и очень скоро появилась снова, уже в ситцевом набивном сарафане, обутая в легонькие чирочки. Белый платок она перекинула через плечо и, прямо и спокойно глядя на подпоручика, стала заплетать свою толстую рыжую косу.

Теперь, в длинном сарафане, она казалась тоненькой и даже хрупкой. И лицо у нее было совсем юное, девчачье: небольшой прямой, слегка вздернутый нос, чуточку пухлые губы, высокий чистый лоб и только большие, широко расставленные глубокой синевы глаза уже утратили свойственное юности выражение безмятежной беззаботности.

— У тебя рана на ноге, надо перевязать, — сказал подпоручик и, ухватясь за левый рукав своей рубахи, хотел оторвать его.

Она удержала его руку.

— Что ты, барин! Как но слободке пойдешь? — и засмеялась. —У нас шкура крестьянская, заживет, как на собаке.

— Зачем так говоришь! — воскликнул подпоручик с упреком.

— Право, барин, — продолжала она, смеясь.

Прежде строгие темные ее глаза словно заискрились.

— Не зови меня барином, — попросил он.

— А как же? — и уже какие‑то лукавые нотки зазвучали в ее голосе.

— Алексеем меня звать.

— Ну, это не про меня, — серьезно, почти грустно, сказала она, и мгновенная перемена ее настроения снова и радостно, и тревожно кольнула его в сердце. — А величать как?

— Николаевичем. А тебя как звать?

— Настасья, — и снова с озорной усмешкой: — Настька–охотница.

За разговором она доплела косу, закинула ее за спину и повязалась белым платочком.

— А теперь Акулька! — сказала она все так же по–озорному и тут же совсем серьезно и тихо: — Спасибо тебе, Алексей Николаич! Хоть и барин ты, а духпа у тебя добрая.

Она еще раз поклонилась и быстро пошла.

— Настя! — взволнованно крикнул он вслед: — А где я тебя увижу?

— А надо ли?

— Надо! — Он подошел к ней и взял за руку.

Она молча смотрела ему в глаза, не отнимая руки.

— Завтра вечером, как солнце на гору сядет, сюда приду.

Осторожно высвободила свою руку из его горячей ладони и скрылась в березняке.

Настя пришла, как сказала.

Едва уходящее к закату солнце коснулось округлой вершины горы и стало краснеть и пухнуть, молодые березки расступились и пропустили на полянку Настю.

Подпоручик, сидевший под сосной, вскочил и пошел ей навстречу.

Настя возвращалась с охоты. Не видя лица, подпоручик и не узнал бы ее. На ней были юфтовые ичиги, юбка из крашеного холста я холщовый же короткий полукафтан–сибирка. Коса уложена корзинкой, голова повязана синим платком, узлом на затылке. За плечами длинное одноствольное ружье, в руке пара чирков, связанных за сизые лапки.

— Здравствуй, барии! Вот и я! — сказала Настя задорно. — Ну, кого будем делать?