Каторжный завод - [24]

Однако ж при всех похвальных качествах Тирста выработка чугуна, железа и прочих изделий из месяца в месяц снижалась, а убытки, наносимые казне, росли.

При таком ходе дел неминуемо должно было возникнуть у генерал–майора предположение, с помощью которого можно было бы согласовать столь, на первый взгляд, взаимно друг друга исключающие категории: умелое и рачительное хозяйствование Тирста и результат сего хозяйствования, весьма прискорбный для интересов казны.

Единственно можно было предположить, что протори и убытки завода не только не удручают Тирста, а, напротив, отвечают тайным его намерениям.

В таком предположении должно было утвердить генерал–майора и письмо не в меру наблюдательного надзирателя рудного двора Якова Могуткина.

Из письма нельзя было заключить, догадывался ли Могуткип об истнппых причинах странного хозяйствования Тирста. Надо полагать, догадывался, только не решался сообщить свои подозрения бумаге и, скорее всего, именно о них намеревался «изустно сказать» ревизору.

И хотя поспешно прискакавший пз Иркутска подпоручик Дубравин благодаря некоторым обстоятельствам не имел возможности выслушать «изустные» пояснения Могуткина и довести их до сведения главного горного ревизора, — все же генерал–майор, не будучи обижен нехваткою ума, мог и сам о многом догадаться.

Но догадка еще не доказательство.

И чтобы догадка генерал–майора повисла в воздухе, следовало склонить подпоручика на свою сторону и понудить его дать заключение, вполне отвечающее намерениям и стремлениям Тпрста.

Такого же мнения держался и доверенный Лазебнико–ва стряпчий Ярыгин, который и взял на себя переговорить с подпоручиком.

Беседа, однако ж, закончилась совсем не так, как того хотелось бы Ярыгину и Тирсту. Подпоручик Дубравин свое отношение к сделанному ему предложению выразил весьма недвусмысленными словами и, хуже того, действиями.

И разговаривать по сему предмету со строптивым подпоручиком повторно ни у Тирста, пн тем более у Ярыгина, левая щека которого заметно увеличилась в объеме, — не было никакого желания.

Следовало искать другие пути, и притом ре откладывая поиски в долгий ящпк, поскольку, как о том согласились между собой и Тирст и Ярыгин, дело надлежало покончить до возвращения на завод капитана Трескина.

Пути эти вели в Иркутск, в канцелярию Горного отделения.

Лицо, своевременно сообщившее Тирсту о письме Якова Могуткина, могло оказать и другие, не менее ценные услуги.

— Конечно, — сказал Иван Христиановнч Ярыгину, все еще несколько удрученному неожиданным афронтом, полученным от строптивого подпоручика, — сумм, предназначавшихся его благородию подпоручику Дубравипу, будет совершенно недостаточно. Но я полагаю, что у господина коммерции советника достанет денег на сию операцию. Игра, конечно, стоит свеч.

Ярыгин ничего не возразил, и тогда Иван Христианович добавил с недоброй улыбкою:

— Что же касается господина подпоручика, то я уверен, что он еще не единожды будет иметь случай сожалеть о своей глупой дерзости. Надеюсь, что, возвратясь сюда через самое короткое время, вы его здесь более не встретите.

В тот же вечер стряпчий Ярыгин выехал в Иркутск.

2

Проводив в дорогу Ярыгина, Тирст вызвал к себе начальника конвойной команды казачьего вахмистра Запрягаева и приказал немедля доставить к нему урядника, приставленного к подпоручику Дубравнну.

Вахмистр, полагая, что Перфильич нужен Тирсту для срочного поручения, предложил прислать кого‑нибудь помоложе.

И тогда Тирст, питавший особое доверие к вахмистру, открыл ему, что хочет выяснить, часто ли встречается подпоручик со слободской девкой Настасьей Скуратовой.

Оказалось, вахмистр тоже кое‑что слышал про любовные шашни подпоручика, не придавая, впрочем, слышанному особого значения.

— Чего ж тут дивного, Иван Хриетианович? Мимо гороху да мимо девки так не пройдешь. А Настасья а та в самой поре, и собою очень даже…

При этом весьма выразительно причмокнул и покрутил темный с рыжей подпалиною ус.

Тирет покосился на его сытое, налитое кровью лицо с выпуклыми бычьими глазами и подумал: «Не зря слух, что Севастьян Лукич весьма охоч до женского пола». Впрочем, известно было, что он отдавал предпочтение молодым вдовам и женам, оставшимся хотя бы на время без мужей. Сам Севастьян Лукич по этому поводу говаривал: «Кто любит девушек — на мученье души, кто любит молодушек — на спасенье души». И судя по всему, о спасении души не забывал.

Перфильич предстал перед управляющим заметаю встревоженный и сконфуженный. Под вечер сходил он в баньку к знакомому поселенцу, попарился всласть, исхлестав три веника, а потом вместе с приятелем осушил косушку хлебного. Едва добудились, поднимая его с постели.

— Ты что ж это, старый, допрежь праздника пьян, — выговаривал ему вахмистр, насупя жесткие щетинистые брови.

— Эх, Севастьян Лукич! —пьяненько улыбаясь, оправдывался Перфильич. — Ишшо царь Петр при кая отдал: опосля бани сапоги продай, а косушку выпей. А ить сапоги‑то на мне.

— Шагай, шагай! Ждут их благородие.

— Одна нога здесь, другая там, — бодро ответствовал Перфильич и, пристегнув шашку, двинулся в путь, недоумевая, для какой такой надобности потревожил его сладкий сон управляющий заводом, его благородие господин Тирет.