Каторжный завод - [23]

— Добра! — Он резко приподнялся на локте, и Настя вздрогнула, будто сама почувствовала боль, которую должен был он испытать от крутого своего движения. — Добра! Не знаешь ты, Настасья, чего я ищу! Не знаешь, зачем иду! И не понять тебе того, не понять!

— Не горячи ты себя, Иван. Виновата я… Не ко времени этот разговор.

— Нет, колп зачала, слушай! — Он задыхался от нетерпения высказать все, что камнем лежало на груди. — Зла, говоришь, накопил много? А где оно, добро? Жену брюхатый купец отнял — это добро! Спину до костей плетьми рвали — добро! Каленым железом жгли — добро! — Его било, как в ознобе. — Нет, девка! Не за добром иду. Я, чтобы с каторги убечь, человека убил… не человека, гниду вот эту, — он взял в горсть рыжую порванную бумагу, бывший свой паспорт, смял ее и швырнул в сторону. — А добегу… добра от меня не увидят!

— И свою жизнь порешишь…

— На черта она мне такая!

Настя покачала головой.

— Нет, Ваня. Живой смерти не ищет.

Потому ли, что назвала его так ласково (сколь давно не слышал он ласкового слова) или просто понял, что перед ним человек, который его боль принял, как свою, но Иван сдержался.

Вместо грубого возражения усмехнулся добродушно;

— Умереть сегодня — страшно, а когда‑нибудь — ничего.

4

Возвращается Настя уже под вечер.

Каждый раз туда и обратно идет она иным путём, чтобы не натоптать тропки к зимовью, не показать дорогу чужим глазам.

Пригорок, в который врезана землянка, окружен мачтовым сосновым бором.

Сосны высокие, прямоствольные, почти до самой вершины без сучьев, и плотные свои кроны вознесли к самому небу. Кроны смыкаются одна с другой, образуя сплошной сводчатый кров, и в самый знойный день здесь внизу сумрачно и прохладно. На земле плотным ковром сухая серовато–бурая хвоя. Только меж узловатых, далеко от ствола разбежавшихся корневищ, прижимаясь к земле, стелется брусничник с темно–зелеными глянцевитыми жесткими листиками и белобокими, еще мелкими ягодами, да кое–где, пробившись сквозь сухую хвою, топорщатся редкие кустики костяники, пряча прозрачные красные ягоды под широкими зубчатыми листьями.

Вор оседлал пологий гребень невысокого горного кряжа и расселился по обоим склонам. Настя, стараясь ступать по корневищам и хворостинам, чтобы не оставить следа на рыхлой хвое, дошла по гребню до вершины распадка, сбегавшего в долину Долоновки.

В распадке звенел невидимый ручей. Он струился в расщелинах между серыми гранитными валунами, которые, громоздясь друг на друга, устлали круто убегающее вниз дно распадка почти по всей его длине.

— Черт, вишь, дорогу себе мостил, — сказал дед Евстигней, когда первый раз забрел сюда с Настёнкой, — да шибко бугриста удалась.

Попадались валуны, поросшие голубоватым мхом. Па них Настя ступала бережно, чтобы не сорвать пушистый покров, а то и обходила такую глыбу сбоку, продираясь через заросли черной смородины, заполнившей весь распадок. Под листьями вздрагивали грозди крупных, еще зеленых ягод.

«Покуда не соспеет, никто сюда не придет, — подумала Настя, — а к той поре он уже будет далеко».

Надо бы радоваться, что забота (да еще какая забота!.. и забота и тревога!) с плеч долой…

А вот не было этой радости…

Настя спустилась по камням почти до конца распадка. У приметной по затейливому изогнутому суку сосны свернула налево и, пройдя мелким густым осинником, вышла на свою охотничью тропку.

Теперь ноги сами вели по знакомой тропе. И хорошо, а то Настя так задумалась, что дорогу примечать некогда…

Было в этом страшном человеке (как он сказал про Еремея Кузькина: «убил, как гниду!») что‑то такое, что отличало его от каторжников–убийц.

Немало их видела Настя на веку своем…

Он не злой, он только озлобленный. Доведись хоть до кого такая жизнь… А он сильный… Вон как ломала жизнь, а на колени не поставила. Потому и говорит, добра не жду и не ищу, что обмануть себя боится. Станешь добра искать, а его нет… Сперва волком смотрел, потом оттаял малость… И хоть мало добра видал, а добро понимает и помнит… Как это он сказал: «Ты не бойся, Настасья. Ежели, неровен час, найдут здесь меня, я тебя в глаза не видал и ты меня тоже». Чудной!.. Разве за себя я берегусь?.. Ему‑то опять плети и каторга. Небось не поглядят, что токо–токо от смерти уполз…

Нет, никто не найдет… Вылечу, выхожу, на ноги поставлю… А там… путь–дорогу сам найдет…

Глава пятая ДВОЙНОЕ ПОРАЖЕНИЕ ПОДПОРУЧИКА ДУБРАВКНА

1

Сами обстоятельства понуждали Ивана Христиновича к решительным действиям.

Тирст полностью отдавал себе отчет в том, что главный горный ревизор генерал–майор Бароцци де Эльс со всей ясностью представляет себе все истинные пружины хитросплетений бывшего своего по заводу помощника. Генерал–майор, еще в бытность свою полковником и строителем, а затем начальником завода, не единожды имел случай убедиться в осмотрительности и дальновидности Ивана Христиановича, ценил его служебное рвение и, передавая дела капитану Трескину, сделал о Тирсте весьма лестный отзыв.

И понятно, генерал–майор, наблюдая непрекращающееся падение выработки по всем производствам, влекущее за собой убытки казне там, где надлежало ожидать прибылей, — никак не мог объяснить сего неумением, скудоумием или леностью бывшего своего помощника, ибо отлично знал о том, что ему свойственны совершенно обратные качества.