Новоявленный царевич прилаживал к плечам шкуру, которую сам несколько дней назад содрал с леопарда.
Шкура прекрасного хищника символом мужества и героизма гордо красовалась на плечах. Только раньше Парис — пастух, связывал ее обыкновенным кожаным шнурком. Шнурок этот, подаренный нимфой Эноной, валялся сейчас в углу. Сегодняшний Парис заменил простой шнурок достойной царского сына застежкой. Леопардовую шкуру скрепила настоящая дорогая брошь: огромный лунный камень в виде львиной головы, оправленный бриллиантовой крошкой.
Парис еще раз оглядел себя в зеркале, рассмеялся от удовольствия. Но тут же, заглянув в зеркало поглубже, обнаружил притаившуюся в уголке Кассандру. Принц нахмурился: сознание того, что чьи-то глаза видели его кривляния, особой радости не доставляло. Но ведь это сестра. Единственная во всей троянской толпе, кто узнал в пастухе царевича. Обижаться на нее долго не подобает.
Парис весело, как ни в чем ни бывало, обернулся. Улыбаясь, подошел к царевне, стал, обнимая, кружить ее в воздухе вокруг себя. Кассандра легко поддалась его веселью. Только что она боялась пошевелиться, а теперь, смеясь, отдавалась сильным рукам, теребившим ее. Он осторожно опустил ее на пол, обнял за плечи, подвел к зеркалу. Обнявшись, брат и сестра рассматривали один другого. Оба молодые, стройные, черноглазые. Оба румяные, задорные, полные жизни, эти двое были во всем под стать друг другу…
Вдруг Кассандра вздохнула.
— Почему нельзя, чтобы всегда все оставалось легко, приятно, спокойно… — прошептала она. — Хочу, чтобы это сегодня продолжалось вечность.
— Удивительно: ведь я именно сейчас тоже думал об этом, — согласился Парис. — Подумать только, еще утром я был простым пастухом, и вдруг… Я — он бросил на себя в зеркале еще один взгляд, быстрый, украдкой, а потом — осторожный, испытующий на сестру. И недоверчиво произнес: — Я — сын царя.
— Ты сын царя Трои Приама и его жены Гекубы, — четко произнося каждое имя, подтвердила девушка. — Ты мой брат Парис. Все это время, с самого твоего исчезновения из дворца, родители оплакивали тебя. Сегодня они счастливы.
— А ты? — прошептал Парис. — Ты тоже оплакивала меня?
— Я всегда знала, что ты жив, — Кассандра повела плечами. Ему показалось, ей стало зябко. — Я всегда знала, что настанет сегодняшний день, и ты явишься во дворец, и я узнаю тебя… и мне поверят…
— Скажи, а как ты… знаешь? — он шепотом подчеркнул это слово: “Знаешь”.
— О Аполлон, не безразлично ли это? — она скорчила досадливую гримаску и небрежно произнесла: — Знаю, да и все тут.
— Послушай, — он посмотрел на нее, будто его внезапно осенила странная мысль. — Послушай, раньше я иногда разговаривал с другими… — он чуть-чуть замялся, — другими пастухами… Правда ли, — он опять перешел на шепот, — правда ли, что тебя полюбил сам Аполлон?
Кассандра не отвечала, с напрягшимся лицом глядела куда-то в сторону.
— Правда ли, что это его дар тебе — ясновиденье? — не замечая ее смущения, спрашивал Парис. — Правда ли, что ты осмелилась, — он шептал тревожно, но еле слышно, очевидно, боялся расспросами навлечь на себя гнев Бога, — осмелилась отвергнуть Его любовь?
— Не спрашивай меня, — попросила Кассандра.
— Значит, правда, — выдохнул он. — Но почему?
Почему? — повторила царевна. — Почему он полюбил меня? Почему сделал вещей? Почему я отвергла его любовь?
— Тише, — перебил Парис. Ему стало не по себе. — Вдруг Он слышит?
Кассандра в упор осмотрела брата с ног до головы и насмешливо подтвердила: — Конечно, слышит: он же Бог.
— Неужели возможно отвергнуть… Ведь он прекрасней всех на свете… Сам Аполлон… Не понимаю, — сокрушенно шептал Парис. — Или он не показался тебе в своем настоящем облике?
— Я видела Аполлона: он действительно прекрасней всех на свете, — просто ответила Кассандра.
— Но только я хочу любви, — задумчиво продолжала царевна, — человеческой, а не божественной… а иногда… — рот и глаза ее одинаково округлились: — Иногда я даже думаю, что уже люблю кого-то, незнакомого, скрытого. Мне нужно только найти, угадать… Я пытаюсь вспомнить его образ, но почему-то не могу… Знаю только, что это он. Тот самый, которого я люблю… Давно-давно, целых сто лет! — Кассандра опять легко рассмеялась и беспечно пожала плечами. — Ну и пусть Аполлон прекрасней всех на свете!
— Ты сама не понимаешь, что говоришь, — Парис казался потрясенным и одновременно раздосадованным. — Уж любовь-то я выбрал бы божественную…
Кассандра уставилась на него в упор и царевич съежился: взгляд сестры показался ему странным, жестким, не человеческим. На лице Париса явственно обозначился ужас. Вещунья внезапно отвернулась и медленно подошла к небольшому окошку.
Царевна, надолго задумавшись, смотрела куда-то сквозь дырочки в кружевных ставнях. Казалось, она совсем забыла о брате. Наконец, когда Парис уже было решил, что сестра не совсем в своем уме, девушка резко обернулась к нему.
— Посмотри, как хорошо, — вкрадчиво начала Кассандра: — Эти ставни скрывают жаркое солнце, в комнатах прохладно даже сейчас… И море милое, спокойное… Но в секунду оно переменит свой нрав, станет черным, страшным… Если захочет Посейдон…
