Кассиопея-Москва - [73]

Павел тряхнул головой и улыбнулся так, что ей неожиданно захотелось влюбиться в этого сероглазого темноволосого красавца.

— Нет. О таком нельзя жалеть, — решительно заявил он.

— Тогда я пойду? — окончательно смутившись своих глупых мыслей, спросила Катя. — Если все в порядке?

Павел осторожно притянул ее к себе и снова поцеловал — на этот раз нежно и легко, совсем не так, как целуют женщину в своей постели, и отпустил. Честно закрыл глаза и дождался, пока Катя тихо сказала:

— Я ушла. Спокойной ночи, не грусти!

Он еще успел увидеть ее ласковую прощальную улыбку, и двери закрылись.

Утром Павел встал еще до будильника, оделся и, не заходя в столовую, пошел в рубку, отчаянно надеясь, что там именно Мишка. Угадал.

— Доброе утро, — сказал он с порога.

Михаил медленно развернул кресло к дверям, несколько секунд серьезно изучал его лицо, потом улыбнулся.

— Доброе. Теперь точно, доброе. Только, Пашка, — предупреждающе перебил он Павла, открывшего для объяснений рот, — ничего не говори. То, что было вчера, меня не касалось. Давай не будем все это обсуждать, хорошо? Я рад, что ты пришел в себя, а то меня терзали неясные опасения за твою голову в последнее время.

— Я сам опасался, — согласно кивнул Павел. — Хорошо, обсуждать не будем. Хотя тебя это тоже касалось.

Михаил издал непереводимый звук — то ли фырканье, то ли пыхтение, — и отвернулся обратно к пульту.

— Ты работать в состоянии? — поинтересовался он. — Мы тут приближаемся к одной системке интересной. Спектры бы посмотреть, прикинуть состав и прочее…

— В состоянии, — мысленно махнул рукой на завтрак Павел.

Пообедать можно и потом, вместе с завтраком.

Ему самому долго казалось удивительным, как легко они втроем пережили эту сложную, с любой точки зрения, ситуацию. Павел готов был отдать на отсечение голову, что никто другой, кроме Михаила, не смог бы настолько искренне принять поступок своей подруги. Больше Катя никогда не приходила, но не потому, что ее сковывали условности. Просто это больше никогда не понадобилось. Ощущение одиночества и собственной ненужности больше не возвращались к Павлу. Во многом благодаря именно Кате и ее дружеской любви, и Михаилу с его пониманием. Одно время Павел думал, что понимание это получилось только благодаря уникальной способности Копаныгина все анализировать и раскладывать на составляющие бесстрастно и отвлеченно от собственных желаний и амбиций. Однако потом он понял, что дело тут было далеко не только в этом. Мишка действительно совершенно искренне отпустил тогда Катю, понимая, что никто, кроме нее, не в состоянии вернуть Павла в нормальное состояние. Что он при этом чувствовал, для Павла осталось загадкой, которую он не стремился разгадать. Главным было то, что следующие несколько лет прошли в светлой дружеской обстановке, которая помогла ему жить, не чувствуя себя чужим и лишним.

Однажды после очередной вахты Павел возвращался в свою каюту. Он уже расслабился в ожидании теплого душа и долгожданного сна, и совершенно не ожидал найти около своих дверей сидящего на полу Сережу. Сначала он подумал, будто мальчик так долго ждал, что заснул. Тот сидел, уткнувшись лицом в согнутые и подтянутые к груди колени, а руки были, казалось, скрещены на груди.

Странная поза, неудобная, — подумал Павел и только тут понял, что мальчик не просто сидит, а прижимает что-то к груди.

— Сережа, — негромко окликнул его Павел, уже предчувствуя что-то не особенно приятное, и сделал еще один шаг.

Только теперь он заметил белый хвост под левой рукой мальчика. Барсик никогда не позволял так себя тискать…

— Он был совсем холодный, когда я его нашел, — не поднимая головы, глуховато сказал Сережа. — Он умер, да?

Павел присел рядом и осторожно положил руку на его плечо. Все было настолько очевидно, что не нуждалось в подтверждении. Пушистый член экипажа не долетел до Земли.

— Ему было почти пятнадцать лет, — наконец сказал Павел, чувствуя, как сдавливает горло. Ведь Барсик летел с ними с Земли, это не просто кот, это друг, связывавший их с Филатовым, с домом, с детством. — Он был старенький, — продолжил он, понимая, что для мальчика, рожденного шесть лет назад на космическом корабле среди двадцатилетних оболтусов, это только слова. — Его организм состарился, и он больше не мог жить. Так умирают все существа, никто не живет вечно. Когда-нибудь обязательно настает время, и жизнь прекращается.

Мальчик смотрел серьезными, влажными от уже выплаканных слез глазами, и Павел чувствовал, что он все понимает. А еще почувствовал следующий вопрос. И ответил.

— И я, и папа с мамой, и ребята, и ты… Мы все когда-нибудь тоже станем старыми и неспособными жить дальше. Только это будет еще очень нескоро, потому что люди живут гораздо дольше кошек. Мы успеем увидеть еще много интересного и много всего сделать, — закончил он.

Казалось, мальчик сейчас снова расплачется, но он только мотнул головой, как бы в знак понимания.

— Я знаю, — тихо сказал он. — Мне мама рассказывала… А что мы теперь будем делать?

Они не оставили своего друга в космосе, как полагалось по инструкциям. В конце концов, инструкции ничего не говорили о котах. Барсику выделили отдельную морозильную камеру, в которой по единогласно принятому решению его пушистое тельце будет довезено и похоронено на родной планете.