Каширское шоссе - [2]

Однако окончательное мое «падение» произошло только на следующий день. А тогда спасло меня скорее всего то, что, несмотря на, казалось бы, чисто духовные отношения между нами, природа, естественность в тот день еще не до конца от меня отвернулась; близость симпатичной и возбужденной (пусть прямо противоположными мотивами, но все же возбужденной) женщины подействовала на меня естественным, так сказать, ощутимо эрекционным образом. Впрочем, возможно, я и преувеличиваю ее значение — каждый человек и даже предмет в то время был для меня необычен, двойственен.

3

На следующий день я пришел на работу с полной уверенностью, что должно произойти что-нибудь необыкновенное. Я был готов к чудесам и настроен только на них. Минут через пятнадцать в нашей комнате раздался телефонный звонок. Звонила из музейной фототеки Беликовская, сотрудник научно-методического отдела. К телефону подошла другая наша сотрудница и, переговорив с ней, сказала присутствующим в комнате, что Беликовская предлагает всем желающим идти в фототеку. В контексте нашей музейной повседневности такое приглашение выглядело довольно необычным. Но тогда этот звонок и приглашение я понял как тайный знак. Фототека, в которой я много раз бывал по делам, представилась мне почему-то сакральным местом, где в особые дни собираются чуть ли не святые или, во всяком случае, люди мистической, тайной жизни. Это приглашение я понял как команду присоединиться к ним, посетить их собрание, где мне должны что-то открыть, посвятить в тайну.

Когда вскоре на работу пришла Аня, я сказал ей, что нужно идти в фототеку. Она восприняла это предложение, скорее даже приказание с моей стороны как должное, никаких сомнений, недоумений у нее оно не вызвало. Она не спросила, почему нужно идти и зачем.

Была вторая половина января, шел мелкий снег. Я уже окончательно осознавал себя каким-то духовным воином, борцом в «невидимом мире», ибо видимый мир все больше и больше отступал от меня в своем обыденном значении и все его предметы и явления я воспринимал не по их объективным функциям, а как орудия, антураж и обстоятельства, связанные с духовным процессом, который происходил внутри меня.

На моем рабочем столе лежал красный, остро отточенный карандаш и я решил взять его с собой именно в качестве духовного оружия. Это мистическое мини-копье я предварительно показал Ане, уверенный, что она знает, нужно ли его брать с собой. Я был уже совершенно заворожен алогичной реальностью и был под воздействием стройной, как мне тогда казалось, системы алогичных мотиваций и целеполаганий, которая создавала впечатление новизны, свежести познания абсолютно мне ранее неизвестной стороны жизни. На передний план сознания вышли натурализовавшиеся представления о невидимых, воображаемых духовных сферах. Началось необычное путешествие по мирам коллективного сознательного и я тогда стоял в самом начале этого путешествия, у истоков потрясающих открытий.

Итак, я молча показал Ане карандаш, потом спросил: «Взять?». Она не выразила к нему никакого интереса, но я все же положил карандаш в карман пальто. С этого момента Аня совершенно лишилась для меня притягательности в нормальном, эротическом смысле, превратившись в силовой знак, в какую-то служебную силу вроде ангела-проводника.

4

Как я теперь понимаю, Аня не осознавала, что я нахожусь в отстраненной психической реальности, но безотчетно и согласно — под суггестией какой-то скрытой от нас третьей силы неизвестного нам психоделического сюжета — выполняла роль поводыря, проводника, ведущего меня по «внутреннему» маршруту моих представлений, знаковость которого была для меня значительно эмпиричнее обычной действительности.

Мы спустились в музейный гардероб. Я одел свое черное пальто и сунул в карман красный карандаш. Когда мы выходили из музея, сторож и гардеробщик Артем Иваныч — весьма колоритная музейная фигура с вытянутой как огурец, лысой головой — сказал кому-то, тоже находящемуся в фойе, фразу: «Через месяц пробку откроем, еще рано». Эта невинная и, на первый взгляд, не относящаяся к делу фраза была понята мной как своего рода «знамение», она смутила меня и долго мучила потом, связавшись с другими, услышанными мной фразами и «знамениями» на протяжении всей этой истории, и стала означать для меня, что, мол, все это еще рано, не пришел еще для меня мой срок и я не готов присоединиться к тайновидцам из фототеки и что вообще мне грозят большие неприятности.

Выйдя из музея мы пошли пешком на Садово-Кудринскую через Пушкинскую площадь. Я был уже целиком во власти Ани и принимал ее за одного из этих тайновидцев, очень близких к невидимому миру, к ангелам и т. п., в существовании которых у меня не было никакого сомнения, ибо я много месяцев читал им акафисты, каноны и молитвы.

На площади Пушкина, рядом с новым зданием «Известий» возник очень смешной (теперь, разумеется, смешной) момент, когда она вдруг ни с того, ни с сего заговорила об имении Бунина где-то под Орлом и я решил, что мне придется, возможно, туда отправиться с какими-то тайными, духовными целями — на помеле ли, или каким другим более «ангельским» или хотя бы человеческим способом — мне было непонятно, но, помню, что мне очень не хотелось туда ехать. Причем все эти предположения, сомнения и внутренние рассуждения я выражал не в прямом словесном контакте с Аней, а внутренне, как бы голосом мысли, пропущенным через сердце, которое, опираясь на внешнее паралингвистическое поведение Ани, других прохожих и прочие тонкие влияния и знаки давало мне то или иное направление мыслям.