Карусель - [19]

Света ушла от меня не потому, что я ей надоел или она меня разлюбила. Нет, я был ей интересен, она много получила от общения со мной и главное — мы подходили друг к другу, что случалось не так-то часто в ее еще короткой, хотя и бурной жизни. Ушла Света потому, что подвернулся выгодный «вариант», ее выбор одобрила и мать, а уж Хильда Дмитриевна, так звали мамашу, выгоду чуяла за версту!

Очередным избранником Светы оказался ювелир из Сочи. Ради бриллиантов — Света их называла «брюлики», — которые он небрежно рассыпал на столе перед ней, чтобы пустить пыль в глаза, она бросила институт, (потом, правда, восстановилась) и, вдев в маленькие уши сережки с камешками — подарок нового возлюбленного — полная надежд, отправилась на «юга». Потом она шутила: «Еду в Сочи на три ночи!» Когда я ее через семь месяцев — столько понадобилось времени, чтобы Света разочаровалась в ювелире и по достоинству оценила меня (это ее слова), — спросил, почему она ничего не сказала мне, Света с обезоруживающей простотой ответила:

— А что я могла тебе сказать? И так все ясно.

Я подумал над этими словами и признал, что в той ситуации ей действительно нечего было мне сказать...

Я рассуждал так, когда Света неожиданно заявилась ко мне: мы не муж и жена, и, следовательно, она могла поступить так, как ей хотелось. Ну, а то, что не поставила меня в известность, как-то забылось, слишком я обрадовался, что она вернулась. Как выяснилось, ювелир, хотя и пообещал на ней жениться, брак так и не оформил. Он заставлял ее предлагать курортницам сережки и колечки. Блеск алмазов и бриллиантов так и остался для Светы лишь блеском: ювелир, кроме сережек и тонкого золотого колечка, ничем больше ее не одарил.

Рассказывать о своих любовниках Света не любила, так я и не добился от нее, что он все-таки за человек? И что у них произошло? Света сказала, что ей все осточертело, она собрала вещи и уехала из Сочи, кстати, зимой там очень скверно. Ювелир не возражал. Денег дал лишь на билет в одну сторону...

И снова наша жизнь потекла, как прежде: я уезжал в Петухи, Света писала мне теплые письма, в которых сообщала, что скучает и как только выберет время, сразу приедет ко мне. Каждый приезд ее в Петухи был для меня праздником. Мы ходили в лес, если было лето, купались на озере, в субботу я топил баню — Света любила попариться. Я махал над нею березовым распаренным веником, нежно дотрагивался до гладкой белой спины, узких плеч. «Осторожнее! — приказывала Света. — Еще легче! Теперь пониже... Вот так... Да опусти ты веник в холодную воду!»

Я не обижался на ее ворчание, мне нравилось смотреть на белотелую длинноногую девушку, раскинувшуюся на полке. Русые волосы закрывали ее круглое лицо с бусинками пота на лбу, узкая спина розово лоснилась. Света знала, что она хорошо сложена, и не стеснялась своей наготы.

Потом мы дома пили чай. На голове у нее сооружен из длинного махрового полотенца тюрбан, лишенное косметики лицо казалось безбровым, а круглые небольшие глаза с белесыми ресницами — прозрачными.

— Налей еще, только крепкого, — капризным тоном командовала Света. — Неужели не мог получше конфет купить?

Она забывала, что моя деревня от ближайшего магазина в Борах в двух километрах, да и в нашем магазине хороших конфет практически не бывает, как и вообще ничего хорошего. Хлеб и то лишь три раза в неделю продают.

Посуду мою я, а Света, лежа на широкой тахте, смотрит телевизор. И тоже сделала выговор, мол, мог бы вместо «Юности» с крошечным экраном привезти сюда цветной. Меня ее брюзжание не раздражает, даже, наоборот, развлекает. До приезда Светы я один тут жил целый месяц и кроме как с соседом Николаем Арсентьевичем, ни с кем и словом-то не перебросился. И мне хочется что-нибудь сделать Свете приятное. Я лезу в подпол и достаю оттуда заветную бутылку шампанского. Света сразу оживляется, ее маленький рот трогает благосклонная улыбка.

— И молчал? — упрекает она. — Давно надо было ее — на стол.

Напиваться я ей никогда не разрешал, но иногда по кругам под глазами и плохому настроению — это случалось в Ленинграде — догадывался, что Света где-то погуляла... Отвечала она всегда коротко:

— Была на дне рождения у подруги...

Эти проклятые дни рождения у ее знакомых случались довольно часто и никогда не обходились без Светы. Она считала, что день рождения, чей бы он ни был, — это святое дело и присутствовать на нем просто необходимо.

Больше недели Света в Петухах не задерживалась. Отправлял я ее на поезде со станции Боры. Пассажирский приходит в Ленинград в половине шестого утра, так что Света успевает в институт. В тот год она его заканчивала.

Я всегда поражался ее способности к адаптации. Не прошло и недели, как она появилась у меня после семимесячного отсутствия, как все вернулось на круги своя, будто мы и не расставались. Все, что произошло с ней в Сочи, было похоронено, к этой теме она не любила возвращаться, мол, я здесь, с тобой, что еще нужно? Если зло на других Света помнила долго, то свои неблаговидные поступки забывала быстро, иногда, надув пухлый ротик, небрежно роняла: «Я больше не буду... Прости меня...» Обычно Света в ошибках не признавалась.