Карусель - [17]

Умных людей Света определяла по умению красиво изъясняться. Если мой знакомый разливался за столом соловьем, Света смотрела на него с восхищением, хотя он мог и чушь пороть. Псевдоученых в последние два-три десятилетия хоть пруд пруди расплодилось в науке; ничего не привнося в нее, они сосали деньги, как тли сосут зеленый лист.

Время было такое, когда любой проныра от науки мог сделаться кандидатом или доктором. Липовым, разумеется. Все решали не способности, а связи, блат. Некоторые партийные работники, ведающие идеологией, таким образом становились кандидатами, докторами... Да и вообще, в стране появилась целая прослойка дельцов от науки, литературы, искусства. Выдавая посредственность за талант, пользуясь связями, вручая крупные взятки, покупая влиятельных партийных функционеров и чиновников, они устраивали свои грязные дела, обогащались, более того, через продажную печать, прессу, телевидение утверждали себя в сознании миллионов людей как лучших представителей в литературе, искусстве, науке.

Таким был и Леня Блохин. Он хвастался у меня за столом, что скоро «провернет» на ученом совете и докторскую диссертацию. Он так и заявил: «проверну», а не «защищу». Настырные, пробивные, наглые — эти псевдокандидаты и доктора заполонили вузы, научные институты, издательства, журналы, газеты.

— Ленечка у тебя шедевр! — в первый раз послушав говоруна Блохина, заявила Света.

Я уж который раз объяснял ей, что «шедевр» неуместно здесь, а к Блохину и совсем не подходит. Леонид Васильевич, среднего роста блондин с глазами альбиноса, тоже не спускал томного взгляда со Светы. Ему явно импонировало ее внимание. Когда Света в кого-нибудь вперяла свой наивный взгляд и чуть приоткрывала маленький ротик, она была необыкновенно хороша.

Скрывать, по крайней мере внешне, своих чувств она не умела.

А вот настоящий эрудит и умница профессор-филолог Александр Иванович Игнатьев ей не понравился. Во-первых, он говорил мало и только по существу, во-вторых, не проявил большего, чем того требовали приличия, внимания к молодой хозяйке дома. А Света в присутствии гостей подчеркивала, что она тут полновластная хозяйка. Подавала закуски на стол, готовила кофе, иногда свой фирменный салат, если было из чего.

— С чего ты взял, что он умный? — рассуждала она. — Говорит о каких-то непонятных вещах, за весь вечер ни разу не улыбнулся...

— Тебе или вообще? — шутливо спрашивал я. Потому что переубедить Свету, если она что-то вбила себе в голову, было почти невозможно.

— Старый сыч, — продолжала Света. — Хоть и похвалил мой салат, а сам и двух ложек не съел.

И все равно Света в моих компаниях не чувствовала себя свободной: тут не блеснешь своими познаниями в современной моде — за редким исключением, моих знакомых этот вопрос мало занимал, — не поговоришь об артистах, с которыми вездесущий Леша Налимов в свое время успел познакомить Свету, не послушаешь музыку, потому что ученый люд и литераторы всему этому предпочитают разговоры о своих делах, литературе, критике и, конечно, о политике. Свету же все это не «колышет», как она заявляла.

Я уже говорил, что Света Бойцова пробудила во мне педагога. Мне нравилось просвещать ее. С самым серьезным видом я разъяснял девушке, что такое «конфронтация», «триптих», «бестселлер», «импонировать». Мягко поправлял, что Фидель Кастро возглавляет правительство на Кубе, а не на Гаити, Джон Кеннеди был вовсе не знаменитым певцом, а президентом США, а Берия творил свои кровавые дела не до революции, а в годы советской власти. Про Сталина она, конечно, слышала и, повторяя слова своей темной мамы, говорила, что он войну выиграл и не знал о беззакониях, творящихся в стране. От него все скрывали...

Иногда, отвечая на Светины вопросы, я воображал, что разговариваю с существом вроде киплинговского Маугли. Разумеется, я эти мысли не выражал вслух. Света могла бы обидеться, и мой неожиданно открывшийся дар педагога так и остался бы втуне.

Все это не мешало нам мирно сосуществовать. Я все больше привязывался к Свете и теперь, когда она уезжала на электричке в Кузьмолово, скучал без нее. При всей ее медлительности появлялась она у меня всегда шумно: непрерывно звонила в дверь, стремительно врывалась в прихожую, бросив взгляд сначала на вешалку, потом на дверь в комнату, нет ли кого у меня? Я помогал ей раздеться, доставал из ящика ее тапочки. Размер ноги у Светы был тридцать девятый. Порозовевшая с улицы, с умело подведенными глазами, она приносила с собой в мою квартиру оживление, свежесть утра и еще нечто такое, что создавало иллюзию домашнего уюта и нормальной семейной жизни. Света садилась у высокого окна на деревянную табуретку с кожаной подушкой сверху и весело рассказывала о своих делах в институте. Длинные ноги протягивались через всю узкую кухню, я то и дело натыкался на них, но девушке и в голову не приходило чуть отодвинуться. Правда, кухни у нас делают такие маленькие, что и одному там тесно.

— Вышла я на Невский, вдруг слышу: «Светик, приветик! Как я рад тебя видеть. У Славика сегодня день рождения, может, заглянешь?» — Это мой одноклассник Боря...