Картины доисторической жизни человека - [26]

Кто из нас в детстве не зачитывался путешествиями и кто не мечтал сделаться знаменитым путешественником? Детский ум решает вопросы «очень просто», и мы время от времени встречаем в газетах трагикомические истории с юными путешественниками, начитавшимися романов Майи-Рида, Густава Эмара и Купера. Эти милые мальчуганы, сбежав с урока латинского языка, обыкновенно прямым путем отправляются в Америку искать опасностей, приключений и еще опасностей. Такие смелые предприятия заканчиваются обыкновенно путешествием в лодке или поездкой по железной дороге, а затем путешественников возвращают по месту жительства. Но и большие люди очень часто мечтают о путешествиях. Отчего бы, в самом деле, не махнуть куда-нибудь на Цейлон или на Огненную землю? Но эти мечты не осуществляются в большинстве случаев просто потому, что русский человек и географию плохо знает, и с языками знаком из пятого в десятое, и необходимой подготовки не имеет, да еще и страшно притом. Оно, конечно, отчего не попутешествовать, а как вас зарежет какой-нибудь хунхуз, или, еще хуже, съедят людоеды… Я именно с этой точки зрения и смотрел на Александра Васильевича. Вот человек, который осуществил то, о чем другие едва смеют мечтать. Кроме специальной подготовки к каждому путешествию, нужна еще смелость.

— Скажите, Александр Васильевич, неужели вы не испытывали страха, забираясь в глухую сибирскую тайгу или на охоте за африканскими львами в горах Атласа? — откровенно задал я вопрос.

— И да, и нет… Все зависит от натуры, а затем от выдержки характера. Разве рабочий порохового завода, водолив, шахтарь, аэронавт, а больше всех врач — не рискуют каждую минуту? По моему мнению, можно себя приучить и закалить… В этом вся штука. А главное, путешественниками родятся, а не делаются… Это какая-то мертвая тяга в далекие неисследованные страны, даже тяга к опасностям.

— Но ведь есть панический страх, который вне воли человека?

— Право, не могу ничего сказать… Отчаянным храбрецом себя не считаю, но особенно и бояться не приходилось. Ведь нет такого положения, из которого не было бы выхода… Все дело даже не в какой-то храбрости или прямой отчаянности, а в простом уменье рассчитать обстоятельства и сохранить во время опасности известное хладнокровие. Большинство ведь погибает не от опасности, а от того, что люди теряют голову…

Для меня все-таки оставался неясным вопрос о храбрости, необходимой для каждого путешественника. Истинно смелые люди, каким был покойный д-р Елисеев, вероятно, не замечают в самих себе этого необходимого достоинства, как здоровые не замечают своего здоровья. Кстати, я припомнил очень трогательный рассказ о каких-то французах-аэронавтах, которые перелетели на воздушном шаре в Швецию. Шар опустился в окрестностях какого-то маленького городка, и матери приводили детей, чтобы смельчаки-аэронавты благословили их. Описывая Уссурийский край, Александр Васильевич говорит: «Опасности, быть может, потому и привлекают человека, что они слишком обаятельны». Это уже поэзия опасностей…

II

Все лето 1891 года мне пришлось провести в Лесном, и мы встречались с Александром Васильевичем почти каждый день. Он особенно любил устраивать прогулки пешком, причем отличался замечательной неутомимостью. Кстати, человек, который охотился на африканских львов и амурских тигров, как мне казалось, побаивался простых дворовых собачонок и поэтому постоянно ходил с толстой японской палкой. Впрочем, это, кажется, уже область идиосинкразии, — по преданию, Петр Великий боялся черных тараканов, а кажется, человек был не из трусливого десятка.

По вечерам Александр Васильевич частенько завертывал ко мне посидеть на садовой террасе, поговорить, напиться чаю. У него только не было русской привычки засиживаться подолгу, завернув на одну минутку. Он самое большее мог позволить себе свободный один час — это был его законный отдых. Было всегда жаль, когда он уходил, потому что он так хорошо рассказывал о своих странствованиях по белу свету, так много видел и умел видеть, так много знал по разным отраслям разных наук.

— Да останьтесь, Александр Васильевич… Посидите.

— Ах, нет, не могу… Работа, работа, работа!..

— Готовитесь опять к экспедиции?

— О, да…

Последнее он говорил таким удивленным тоном, точно все люди должны были готовиться к какой-нибудь экспедиции.

Всего рельефнее обрисовывался Александр Васильевич, конечно, у себя дома, в той обстановке, которая создавалась таким неустанным трудом. Было что-то даже нерусское в этой систематизированной и выдержанной до последних мелочей работе — нерусское потому, что русский человек с испокон веков работает какими-то взрывами, вернее — не работает даже, а страдует. Александр Васильевич выходил из дома только по необходимости — нужно сделать визит больному, съездить на заседание ученого общества, сделать необходимый моцион для поддержания мускульной энергии, а там опять в свою скорлупу, за свое любимое дело. И так изо дня в день, целые годы, пока этот неустанный труд не прерывался какой-нибудь новой экспедицией.

Если обстановка, вообще, до известной степени характеризует своего хозяина, то Александр Васильевич был весь в этой обстановке, он жил ею, потому что каждая мелочь здесь напоминала ему то Японию, то Африку, то Аравию, то Цейлон, то тундры далекого севера, сибирскую тайгу и т. д. Это был целый музей, составленный не случайно, а с строгим выбором — тут были и ботанические препараты, и коллекции по энтомологии, и зоологические раритеты и unicum’ы, и масса этнографического материала, и предметы ежедневного обихода разных племен, ткани, материи, игрушки, артикли и так без конца. Все это было расположено в самом строгом порядке и напоминало хозяину о его далеких путешествиях. Особое место занимала специальная библиотека из книг на трех языках. Здесь сосредоточивалась главная подготовительная работа, и здесь-то Александр Васильевич реализировал результаты своих путешествий в целом ряде статей. Он работал много, постоянно и упорно, не имея свободного времени для так называемых удовольствий. Было величайшей редкостью встретить его где-нибудь на гулянье или в театре. Когда же гулять и отдыхать, когда работы так много, а жизнь так коротка. Вообще, по своей трудоспособности Александр Васильевич представлял очень редкий и крайне отрадный пример.