Картезианский развратник - [12]

Наслаждение было совсем рядом, а я не могла его получить. Обезумев, я удвоила свои усилия, но они все равно были напрасными, проклятый годмише был слишком велик и причинял мне одну лишь боль. «Ах, — закричала я, — если бы со мной был Верлан, даже будь его член еще больше, у меня достало бы храбрости вытерпеть боль! Я бы терпела и помогала ему, пусть даже он собрался бы меня разорвать! Даже если бы я умерла после этого, то умерла бы счастливой от того, что он вошел в меня! Я бы обняла его, сжала бы покрепче и стала бы осыпать жаркими поцелуями его алый рот, его прекрасные черные, полные огня глаза, а он держал бы меня в своих объятиях! Что за сладостная картина! А он бы в ответ был бы со мной столь же страстным. Он стал бы моим кумиром! Да, я боготворила бы его! Столь прекрасный гоноша этого заслуживает! Наши души устремились бы навстречу друг другу и соединились в наших пылающих устах. Ах! Дорогой Верлан, почему ты не со мной? За нас бы все решила любовь!

А сейчас мне приходится довольствоваться лишь жалким подобием. Я одна! И желая унять боль своего одиночества, я хватаюсь за призрак, способный лишь усугубить мое разочарование, потому что он обещает наслаждение, но не дарит его. Проклятый инструмент! Я так разозлилась на годмише, что отшвырнула его с криком: ублажай какую-нибудь несчастную, которой ты можешь помочь, мне ты ни к чему! Мой палец и тот способен доставить мне в тысячу раз больше удовольствия!

И воспользовавшись пальцем, я доставила себе столько наслаждения, что тут же позабыла свою досадную неудачу с годмише. Усталая, я упала на кровать и заснула, думая о Верлане.

Я проснулась только на следующий день, и довольно поздно. После хорошего сна мои любовные муки немного утихли, а вот решение уйти из монастыря стало только крепче. Все доводы, которые подталкивали меня к этому, теперь зазвучали с удвоенной силой. С этого момента я считала себя свободной от всяческих обязательств, и в качестве первого шага на пути к свободе решила проваляться в постели до десяти часов утра. И даже не пошевелилась, когда прозвонил монастырский колокол. Я радовалась, воображая, как разозлятся старухи из-за моего неповиновения. Наконец я встала, оделась и приступила к выполнению своего замысла, для начала разорвав вуаль пансионерки, в которой видела символ рабства. И сразу как будто камень с души свалился, мне показалось, что я только что сломала барьер, отделявший меня от моей свободы.

Но стоило только оглядеться, как мне на глаза снова попался проклятый годмише. Я замерла, а потом подняла его, села на кровать и принялась внимательно рассматривать сей инструмент. «Какой же он красивый! — воскликнула я, — какой длинный, гладкий! Как обидно, что он слишком велик для меня. Я едва могу охватить его рукой! Но он мне не понадобится… нет, никогда не понадобится». Я говорила, и вопреки своим словам уже задирала юбку и снова пробовала всунуть его в щелку, которая ужасно болела от предпринятых накануне усилий. У меня не получилось и на этот раз, и мне снова пришлось удовольствоваться пальцем. Вдохновленная видом инструмента, я трудилась с еще большим пылом, но мои силы со вчерашнего дня еще не полностью восстановились, я стала нечувствительной даже к тому удовольствию, которое доставляла себе сама. Моя рука продолжала машинально двигаться, но я уже ничего не ощущала. Тем не менее это временное бесчувствие навело меня на одну шальную мысль, весьма меня порадовавшую. «Я сейчас выйду отсюда, — сказала я себе, — и больше не буду прятаться. Уйду отсюда со скандалом!» Я решила отнести этот инструмент матери настоятельнице; посмотрим, что она на это скажет.

Направляясь в апартаменты настоятельницы, я предвкушала, какое смущение ее охватит при виде годмише. Я вошла к настоятельнице с независимым видом, она была одна.

— Я прекрасно понимаю, — начала я, — что после вчерашнего происшествия, а тем паче после того оскорбления, которое вы пытались мне нанести, я больше не имею права оставаться в вашем монастыре.

Она удивленно смотрела на меня, но ничего не говорила, что и придало мне смелости продолжать:

— Но, мадам, стоило ли доходить до подобных крайностей? Может быть я и ошиблась, я согласна, но поскольку недостойное поведение Верлана не дало мне возможности защитить себя, вы могли бы удовлетвориться строгим внушением в мой адрес. И хотя я этого не заслужила и страдала бы, но постаралась бы выдержать это наказание с честью, так как обстоятельства говорят против меня.

— Внушение, мадемуазель? — сухо откликнулась настоятельница. — Только лишь внушение за подобное непростительное поведение? Вы заслуживаете гораздо более строгого наказания, и, если бы не уважение к вашей матушке, этой святой женщине, вы…

— Тогда почему же вы не наказываете всех виновных? — живо возразила я, — у вас в монастыре есть и такие, кто занимается куда более худшими вещами!

— Это какими же вещами? — поинтересовалась она. — Назовите мне этих особ, и я их накажу.

— Я не стану их называть, но знаю точно, что они были среди тех, кто вчера оскорбил меня.

— Да что вы! — вскричала настоятельница. — Вот куда могут завести тяга к бесстыдству, развращенность и деградация ума! Святые Небеса! Мало нам неприличного поведения, так вы еще клевещете и обвиняете самых достойных наших монахинь — образцов добродетели, целомудрия и смирения! Что за испорченная особа!