Карл Маркс на нижнем складе - [43]

— А вот бесконечность… Что такое бесконечность Вселенной? — ерзнул в кресле Петр, подогреваемый естественным желанием побольше выпытать у собеседника. Ученый улыбнулся понимающе.

— Вы думаете — я Бог и все знаю?

— Нет. Ну ваше представление об этом…

— Представить себе бесконечность Вселенной невозможно. Хотя аналогов бесконечности вокруг нас бесконечное множество: бесконечность возможностей нашего мозга, бесконечность познаний, бесконечность воображения, полета мысли; наших чувствований, бесконечность превращения материи, бесконечность круга, наконец. И прочая, и прочая. Но все‑таки бесконечность Вселенной трудно себе представить. Ибо нам хорошо известно понятие края, конца. Конец дня, конец ночи. Край земли, конец жизни. Хотя ограниченность всего этого весьма и весьма условна. Ибо конец однОго состояния — есть начало другого. И вообще понятие конечности чего‑либо живет только в нашем сознании. В природе же конца не существует. Потому что она не ограничена в себе. Мы же ограничены в себе…

— Ну а теперь о вере. Если вы не устали.

— Не устал.

— Я имею в виду веру вообще, не обязательно в Бога. Веру человека во что‑либо, что укрепляет душу, поддерживает в жизни.

— Понимаю, — сделал глубокий кивок ученый.

Петр продолжал:

— Меня отлучили от веры в Бога. Ладно! Но дальше что? Человек без веры не может жить. Это понимали и они, — Петр взял со стола увесистый том Карла Маркса и Фридриха Энгельса. — Понимали и то, что если они отнимут у человека одну веру, то взамен должны дать другую. Думали они, думали и, ничтоже сумняшесь, подсунули свои идеи: свобода, равенство, братство. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! А имущие вон. И пошла мировая резня. Отняли у имущих их имущество, присвоили себе, потом перегрызлись между собой за то имущество. И пришли к тому, что все кругом колхозное, все кругом мое. Ни твое, ни мое — наше. А на поверку — ничье. Тащи, волоки, кто что может. Тут возникает вопрос: может, и с уничтожением частной собственности, как и с религией, допущена ошибочка в этом учении? Я вот, когда меня прищемило, — взмолился не Карлу Марксу, а Богу…

— Вполне резонно. Учения стареют. То, что вчера было истиной, — сегодня может ею не быть.

— Люди не верят ни в Бога, ни в черта, ни в партию теперь уже; ни в Сталина, ни даже в Ленина… И, что самое страшное, — в самих себя тоже. Ничего святого в этом мире не осталось для наших людей…

— Не для всех, — выставил ладонь ученый, как бы останавливая разошедшегося Петра. И Петр осекся.

— Может, я лишнее?..

— Нет. Мысль сама по себе правильная. Только мне, например, кажется, что есть люди, и их немало, даже, я думаю, — абсолютное большинство, которые верят в лучшее на земле. Я из таких.

Петр обескураженно молчал. Оглянулся как‑то беспомощно на Гулю, протиравшую фужеры у серванта, готовившую, видно, что‑нибудь поинтереснее для мужчин. Ученый продолжал:

— Да! Несмотря ни на что, я верю в лучшее будущее человечества. Хотя оснований для оптимизма, как говорится, почти не осталось. Вот верю — и все! Где‑то в генах моих эта вера. Возможно, природа моя такая — слишком много заложено во мне оптимизма. Излишний, так сказать, запас прочности. Природа могла предусмотреть и это, чтоб человек заживо не полез в могилу…

— Интересно, — Гуля присела на стул возле серванта.

Ученый повернулся к ней.

— Был в моей жизни случай. Однажды я заблудился в тайге. Один, кругом необозримое болото и тайга. Комары, мошка тучами. Засыпают не только глаза, а и нос, рот. Дышать не дают. Я — с кочки на кочку. Иду час, два, три. Потом остановился и как бы сверил направление с внутренним, если так можно выразиться, компасом. Это единственное, чем я располагал — внутренний компас! И чувствую — не туда иду. Тогда я пошел в другую сторону. Хотя в этом направлении болото казалось непроходимым. Через час, а может полтора, я снова засомневался и снова остановился и спросил внутренний голос, а может, это был внугренний компас… Он говорил, что я иду правильно, несмотря ни на что. И я повиновался. У меня другого выхода не было. Как видите, сижу перед вами — жив и здоров. Вышел прямо к поселку. Так вот! Мне кажется, когда люди почувствуют смертельную опасность, они сверят свои действия с этим внутренним компасом, прислушаются к внутреннему голосу, отбросят все заблуждения, пойдут туда, куда им укажет внутренний компас, и выйдут из тупика.

— Хотелось бы верить, — сказал Петр.

— А я верю, — поддержала гостя Гуля. — Я тоже часто сверяю свои действия с внутренним голосом…

Петр удивленно взглянул на жену — льстит гостю или на самом деле с нею бывает такое? Раньше она никогда об этом не говорила. Но… Как бы там ни было, а мысль интересная. И он весело, в шутливом тоне, как бы подытожил хорошо сложившийся разговор:

— А не подсказывает ли нам внутренний голос, что хозяйка сейчас угостит нас легким домашним винцом из погребочка?

— У тебя очень развит внутренний голос, — засмеялась Гуля, довольная мужем, его шуткой — и удачной, и вовремя сказанной. Ученый поставил указательный палец торчком.

— Хорошо сказано! — «Развит внутренний голос». Это совершенно верно. У одних развит, у других приглушен, у третьих вообще помалкивает. Это страшные люди, у кого он помалкивает. Эти люди больше всего подвержены стадному чувству. А неуправляемая толпа — это катастрофа.