Карл Маркс на нижнем складе - [45]

Играя с сыном в шашки, Петр всматривался в родное лицо и мучительно соображал — какой же подход найти, как рассеять упрямую неприязнь? И чем внимательнее всматривался, тем острее чувствовал непримиримость младшенького. За что? Неужели это ему наказание Божье за то счастье, которое дарит ему Гульяна? А может, надо просто отбросить сантименты и проявить отцовскую волю?

— Значит так, сынок, — заговорил он, отодвигая шашки, — будешь жить у нас.

Мальчик взглянул на него отчужденно.

— У меня, — поправился Петр. — Да, да! У матери ты все время один да один. А здесь веселее будет. Договорились?

Алешка опустил глаза, вздохнул. Петр продолжал:

— Тетя Гуля будет тебе мамой, а Лялька — сестрой.

— У меня есть мама. И второй не бывает!

— Той маме некогда. Она все в Туапсе да в Туапсе. А ты один да один. А с нами тебе лучше будет. Договорились?

— Ладно, — и Алешка тоскливо посмотрел в окно.

— Ты меня извини, сынок. Но я не пойму, чего ты дуешься на меня?

— А я не дуюсь на тебя, — сказал он потеплевшим голосом. — Жизнь такая!..

У Петра и лицо вытянулось.

— Какая такая?

— Серая.

— Я тебя не понимаю.

— А чего понимать? Из школы не хочется домой идти. А здесь Лялька от тебя не отходит, липнет. Будто ты ей родной. И вообще… — Алешка помолчал, как бы собираясь с мыслями. Петр тоже молчал, не мешая малышу сосредоточиться и выговориться. — И вообще… — Алешка снова посмотрел в окно долгим тоскливым взглядом. — К нам с мамкой никто не ходит, мы ни к кому не ходим. А эти друзья ее… От них воняет водкой и луком… И с мамкой прячутся потом, запирают меня на ключ в другой комнате…

— Ну так, а я о чем? И я об этом. А у нас тебе будет хорошо. Мы и в кино ходим, и к нам люди приходят. И никто тебя не будет запирать в другой комнате. И пьяных у нас не бывает. Я об этом и толкую тебе!

— Это все хорошо, — вздохнул по — взрослому мальчик. — Только они чужие мне. И тетя Гуля, и Лялька… А ты с ними, как с родными. Разве так бывает?

— Случается, к сожалению, сынок. Ты пойми, и мы с мамой, до того как пожениться, были чужими. Потом поженились, потом вы с Андрейкой у нас народились. И мы стали одной семьей, родными. Но бывает так, что муж и жена разводятся, и тогда возникает новая семья. Вот мы с тетей Гулей поженились, и у нас теперь новая семья…

— Ну вот, а ты говоришь…

— Погоди, погоди. Но это вовсе не значит, что мы с тобой теперь не родные. Я твой папа, ты мой сын. Второго папы у тебя уже не может быть.

— А вторая мама может быть?

Петр помолчал, чувствуя, что своими рассуждениями загнал сам себя в угол. Малыш это тоже чувствовал, отчего, видно, крепла в нем неприязнь.

— Ну пожалуйста, не называй тетю Гулю мамой, назы вай тетей. Но я‑то тебе папа.

— Папа, — Мальчик глянул на отца веселее. — А тетя Гуля не обидится?

— Думаю — нет. А мы у нее сейчас спросим. А?

Алешка кивнул согласно.

Петр позвал Гульяну. Та пришла со своим вязаньем, села в кресло, как будто давно собиралась принять участие в разговоре мужчин.

— Тут вот какое дело, — начал дипломатично Петр, и они с сыном переглянулись, как сообщники. — Алеша немного смущается, не знает, как лучше тебя называть — мама или тетя.

Гульяна не сразу ответила. Не отрываясь от своего вязания, вскинула брови.

— А это, как ему хочется. Я без претензий. Тетя — так тетя, мама — так мама. Хотя двух мам у человека не может быть. Мама — одна — единственная, и это свято. Я его понимаю. И не имею никаких претензий! Хотя ему будет у нас хорошо, как у папы с мамой.

— А? Как, Алеша?

— Годится! — с готовностью отозвался малыш.

— Ну вот! — поднялся из‑за стола Петр и расправил плечи. — Теперь у нас настоящая большая семья.

— А можно я иногда буду ходить домой к маме? — оставаясь на месте с видом, что разговор еще не закончен, вдруг спросил Алешка. — Она без меня совсем дойдет…

— Можно, конечно, никто тебя держать не будет! — сказал Петр и взглянул на Гульяну. У той замерли в руках спицы. Она подняла глаза, полные удивления и восхищения малышом.

— Правильно, Алеша, маму надо жалеть!

Вечером, когда вся семья была в сборе и они сидели за ужином, вдруг стукнула калитка и кто‑то вошел в сенцы. Гульяна выглянула в коридор и глаза у нее расширились. На пороге возникла Ольга.

— Приятного аппетита, — сказала она, с трудом удерживая под мышкой огромный узел. — Вот, Алешкины хархары принесла. Тут его одежонка, портфельчик, книжки, обувачка…

— Садись с нами, — Гульяна подвинула табуретку, смахнула с нее воображаемую пыль кухонным полотенцем. На нее, на то, что она делает, глядел во все глаза Алешка, забыв про вкусный плов в тарелке. Ему, видно, очень понравилось, что тетя Гуля приглашает мать за стол.

— Садись с нами, мам, — сказал он и даже подвинулся на своей табуретке.

— Нет, сынок, — сказала Ольга. — Мне некогда, стираю. Куда положить? — снова обратилась она к хозяйке.

— А туда, в его комнату, — Гуля повела Ольгу по коридору в комнату, которую отвели для Алешки.

Ольга опустила узел на кровать и, пьяно качнувшись, попросила хозяйку:

— Можно я подожду Петра, мне с ним поговорить надо.

— Чего ты здесь будешь сидеть? Пойдем с нами ужинать.

— Нет. Не хочу. Н — не могу, понимаешь? — она с мольбой взглянула на Гульяну. — Пожалуйста, не проси. Скажи Петру, что я подожду его, пока он поест…