— И что? Только некоторые из подозреваемых оказываются преступниками, это мне известно. Выделить подозреваемых — это очертить круг. Он может быть шире или уже.
— Я попал в него по вашей воле.
— Вы немало потрудились для этого.
— Просто вам нужен был человек, подходящий под эти, как у вас выражаются, особые приметы.
— Ошибаетесь. Первый раз я приезжал к вам, чтобы исключить вас из числа подозреваемых. Но вы вели себя, как будто мы застигли вас врасплох, плюс вас не взволновало само преступление. И я не буду пересказывать вам все, что вы сделали потом, чтобы укрепить наши подозрения.
— Я действовал по обстоятельствам.
— При чем здесь обстоятельства? Человек или виноват, или нет.
— Я могу сказать иначе — вы заставляли меня так себя вести.
— Просто вы абсолютно не уверены в себе.
— Что у вас за привычка смешивать все в кучу! — взвился Карл Ланге. — Мы говорили совсем о другом.
— Нет, как раз об этом. Хорошо, я выражусь яснее. Вы утверждаете, что вас заставляли совершать все эти необъяснимые поступки, включая вашу якобы поездку в Халлингдал. Тогда я отвечаю вам, что так реагировать может только полностью неуверенный в себе человек — при условии вашей, как вы утверждаете, невиновности. Я мог бы сказать и жестче. По-моему, вы мало себя знаете.
— Что за чушь!… Так, теперь вы добавили к моим грехам неуверенность в себе и то, что я сам себя не знаю. Следующим будет неадекватное поведение.
Карл Ланге встал; его распирало от злости, и, прежде, чем он успел остановить себя, он перегнулся через стол и плюнул в Осмундсена. К счастью, он попал не в лицо, а в грудь. Едва до Карла Ланге дошло, что он сделал, он в ужасе отпрянул назад. Открыл рот, но не нашел слов выразить свой жгучий стыд.
Осмундсен сидел неподвижно, как ледяная скульптура. Потом он достал платок, вытер лицо и стер плевок со свитера. Он посмотрел на Карла Ланге странно, задумчиво, что ли.
— Я… — сказал Карл Ланге и запнулся.
Осмундсен молча швырнул носовой платок на пол рядом со стулом.
— Я потерял голову, — сказал Карл Ланге. — Я прошу прощения.
Осмундсен едва заметно кивнул; Карл Ланге не понял, что это значит.
— Вы, конечно, понимаете, что это карается по закону.
Карл Ланге промолчал; эта сторона вопроса не интересовала его нисколько.
— Сядьте, — сказал Осмундсен.
— Я предпочитаю стоять.
— А я предпочитаю, чтоб вы сели.
Карл Ланге остался стоять.
— Хорошо, как вам угодно. На ваше счастье, мы были вдвоем.
— Я не собираюсь отпираться.
— Хорошо.
Осмундсен замолчал; повисла долгая пауза. Стыд, что позволил себе такой мало интеллигентный поступок, прошел, теперь Карл Ланге жалел, что не последовал совету Осмундсена, не сел. Лучше б я дал ему в пятак, чем плеваться, подумал он. А как бы я до него добрался через стол? Вот и пришлось плеваться.
— Так. Что-нибудь еще? — сказал Осмундсен.
Карл Ланге обмер. Нет, подумал он, больше ничего.
— Все.
Карл Ланге повернулся и пошел, он едва сдержал усмешку. Но пока он выбирался по коридорам Полицейского управления, губы раздвинулись в улыбку. А снаружи, там было серо и промозгло, он зашелся в хохоте, еще беззвучном, но уже почти слышном. Здорово я плюнул ему в рожу, вспоминал он, млея от восторга, так и надо было, прямо в Полицейском управлении, первый раз в жизни преступил закон — и так в точку, поделом ему.
Но восторг быстро улетучился, полная победа не казалась уже такой окончательной. Домой Карл Ланге вернулся с ощущением страшной пустоты внутри себя. Он сел, не сняв куртку, он чувствовал себя чужим, неприкаянным. Я конченый человек, подумал он. Теперь все.
