Карьеристы - [91]

Железнодорожный разъезд, поле, лес — в какую сторону свернуть? Прежде он никогда не сбивался с пути, а теперь вот сбился; заблудился между страхом и бесстрашием, между минувшими ночами и грядущим днем, между людьми, которых любит, и людьми, которых ненавидит и боится.

На опушке леса небольшой уютный хуторок: дом с белыми ставнями, забор, словно рама картины, колодезный журавль — воспетый в песнях журавль, кланяющийся прохожему человеку, встречающий заблудших. Кто там обитает? Может, какой-нибудь перепуганный, озверевший лесной житель, а может, не дай бог, староста, «малый винтик в механизме власти», как говорят люди? Постучишься — как тебя встретят?

Юрас подошел поближе и долго рассматривал усадьбу, не решаясь свернуть к ней. Из дома с белыми ставнями вышла женщина; размахивая руками и покрикивая, выгнала из сарая кур, подошла к колодцу, огляделась по сторонам, словно ощущая его взгляд, вытащила опущенную в колодец на веревке жестяную посудину. Молоко, подумал Юрас, молоко и хлеб — и почувствовал такой голод, что казалось — сама слюна растаяла во рту, тупыми ударами забилось сердце. Уже двое суток у него во рту и крошки не было, а перед тем — три недели на лагерной затирке из гнилой капусты. Многие из заключенных уже видели падающие с неба звезды и не замечали стоящего перед ними человека.

Он решился, подошел к женщине, которая осторожно опустила бидон на землю, выпрямилась и готова была бежать прочь. Рябая, рыжеволосая, с широкими скулами.

— Продайте мне молока и хлеба.

— Не продаю, — ответила она сердито и сверкнула глазами из-под рыжих бровей.

— Я…

— А мне все равно, кто ты такой. Ступай откуда пришел.

— У меня, честно говоря, нечем заплатить.

— А!.. Тогда погоди там, за чуланом, чтобы муженек мой не увидел, — сказала она совсем другим голосом и нырнула в дом.

Странная какая-то, думал Юрас, прячась за дощатой будкой, сквозь плоскую крышу которой, как палец, торчала в небо длинная жестяная труба. Только теперь подбежала собака, остановилась, смотрела ему в глаза и решала, лаять или нет.

— Я голоден, а ты, как вижу, сыта.

Собака, конечно, не поняла, но оказала неожиданное доверие: прижалась и потерлась боком о его ноги. Вернулась женщина, принесла три больших ломтя хлеба, налила в кружку молока.

— Ешь.

Он чувствовал себя так, будто ухватил добычу, инстинктивно боясь, чтобы кто-нибудь не отнял. Глотал, почти не жуя, большие куски; наверное, разучился есть и даже сам этого не знал. Ему становилось и хорошо, и слабость охватывала от внезапно набитого желудка: как бы сознание не потерять… Женщина стояла рядом, сочувствуя и немного побаиваясь.

— Присел бы на колоду, — сказала она, — мы тут давеча кабаньи кости рубили, еще кровь осталась. — И она передником вытерла кровь.

Он послушно опустился на колоду, подумал о кабане, о крови, о хлебе, который уже съел. «Что правит миром?» — хотел он спросить, но не спросил. Как часто не соглашаемся мы ни с одной правильной мыслью; бродим вокруг да около, останавливаемся, снова пускаемся в путь, и так раз за разом.

— Муж у меня лесник, — сказала женщина. — Понимаете, избили его. После этого и стал малость не в себе. Увидит кого — и давай ругаться. Не хотелось мне, чтобы он вас увидел и ругаться начал.

— А кто его избил?

— Откуда мне знать? Да он и сам не знает. Избили, и все дела. Я ему говорю: не надо ругать людей. Молись, говорю, проси бога даровать здоровье, терпение, тогда снизойдет на душу смирение гордыни.

— Да… — не слушая, согласился он. — Какой вкусный был хлеб.

— На, возьми еще, в пути пожуешь.

Она сунула ему сухарей, — видать, захватила из припасенного на всякий случай, — набила сухарями полные карманы передника и принесла путнику в том самом переднике, которым вытирала с колоды кровь.

— Можно, я поцелую вас на прощанье? — спросил он.

— Ладно, — согласилась она.

Покидая хутор, Юрас задумался: почему не лаяла собака? Первый раз видит пса, который на своем дворе дружески смотрит в глаза чужому человеку, льнет к его ногам. Может, так привык? Скорее всего — нет, хозяева не стали бы держать собаку, которая даже из вежливости не подает голоса.

А почему он думает не о хозяйке, накормившей его, а про пса, чья заслуга лишь в том, что не облаял его, а, наоборот, ласкался? Неужели он уже не может испытывать чувство благодарности к людям, хотя до сего времени и особой благодарности к собакам не испытывал? Никому не быть обязанным благодарностью — самого себя обижать. И вот он благодарен, хотя бы собачонке, которая по неизвестной причине, но действительно душевно ему посочувствовала. Хотя бы так. И с его стороны — хотя бы так.

В последние дни собаки слишком глубоко внедрились в сознание; его страх начинался с овчарок, беда подкрадывалась вместе с их лаем. Но, оказывается, эти четвероногие не так уж плохи. Между человеком и собакой сложные духовные связи. Собака готова отдать ради дружбы с человеком все привязанности своего племени, да и человеку способна скрасить горечь одиночества. Раньше Юрас об этом не думал. Мир животных, прежде мало его интересовавший, теперь, когда он сам заблудился в себе, высвечивает жизнь новыми красками, успокаивает, утешает, учит. Разве не приносит крупицу мудрости понимание того, что творимые человеком преступления тяжким бременем давят на плечи всех обитателей земли? Все мы любим ту землю, на которой просыпаемся, в которой засыпаем, все мы братья по жизни — одинаково видим мир, одинаково воспринимаем его боль и радости.