Карьеристы - [85]
Викторас не отвечает, и она недовольно отворачивается к окну.
А поезд летит между колышущимися полями золотой ржи, по-над болотами и озерами, сквозь могучие сосновые леса, через ровные, скошенные уже луга…
РАССКАЗЫ
СТРАХ И БЕССТРАШИЕ
Перевод Б. Залесской
Нельзя привыкнуть к серым бетонным стенам, колючей проволоке, сторожевым вышкам и неизменному распорядку дня. По прошествии длительного времени можно стать бесчувственным, отупеть, не реагировать больше на упавшего и царапающего ногтями землю человека, но никогда не перестанешь ощущать тень, которая витает у тебя над головой или ползает у ног. Кто-то тихонько сказал: все это дьявольская выдумка. Ничего себе выдумка, разве дьявол сумел бы изобрести такое, думал Юрас, когда его в который раз гнали на бесконечный «урок» опознания, который они именуют «мозговой функцией». Дьявол не столь могуществен, чтобы постоянно швыряться этими вновь найденными, из каких-то недр извлеченными камнями страха; бессмысленно кидать их в людей — уходящих, приходящих, бегущих и не находящих куда убежать.
Юрас выдержит… Снова Юрас? Он же не Юрас. Нет! Нет! Нет! Он — Стунгис! Стунгис! Таким родился на свет. Фамилия — от отца. Третий двор; белые ставни; один дымоход; на крыше аистиное гнездо… Он скажет все-все: отец хром — припадает на ногу, два брата умерли от тифа. Пусть спросят у соседей, они подтвердят. Но эти не спрашивали и не станут спрашивать. К чему им? Правда им не нужна. Нужны только его страдания… Они неразговорчивы: сажают к стене, зажигают яркий фонарик, медлят, считают капли его холодного пота; направляют луч в глаза и долго не отводят, молчат; время останавливается. Его глаза уставились в одну точку; лицо застыло, дышит раскрытым ртом, сдерживая крик…
— Юрас! — слышится знакомый внушительный голос.
— Нет! Я — Стунгис!
Отвечает спокойно, уверенно. И вдруг с облегчением переводит дух. Он выдержит. Теперь знает, что и на этот раз выдержит.
Они гогочут. Смех бьет его по нервам, как удары кулака. Смех жестокий, похожий на эти бетонные стены; люди так не смеются.
«Звери, скоты, гиены». Не стоит думать, все равно не придумаешь им подходящего прозвища, важно спокойствие, они же читают по его лицу — ищут знакомое выражение, ждут, когда оно вздрогнет. Лицо застыло, губы стиснуты; только почему крупные капли пота катятся со лба? Но они ничего не выдают, одно только душевное страдание; а страдает каждый, попавший сюда.
— Юрас!!! — внезапно кричит кто-то из них, и все трое напряженно смотрят ему в лицо.
Он не вздрагивает.
Снова луч батарейки впивается в глаза.
— Ты — Юрас! Юрас! Юрас!
— Нет. Я — Стунгис.
Жестокий, бессмысленный поединок. Ведь все равно конец предрешен, независимо от того, выдержит он или нет. Если можно было бы сейчас обрести тот великий смысл, который укрепил бы его дух, примирил с судьбой мученика, осветил лицо, он бы с улыбкой встретил удары. Хотя нет, мучеником он быть не хочет, но перед ударами никогда не склонит головы.
Смысл силы! Силы! Возникает неудержимое желание прорваться сквозь пули, сквозь стену, через колючую проволоку. Так и будет. Он прорвется… Теперь мысль охвачена жаждой силы — страстной жаждой необоримой силы.
Неожиданно пот на лбу высох; лицо стало другим, он чувствует: другим; все видится в новом свете. И они это почувствовали, долго не отводили луча от его лица.
Совещаются. О чем совещаются? Поставят к стенке? Возможно. Однако не сегодня. И не завтра. А это уже победа. Да, победа! Рулетка времени крутится и меняет судьбы.
Когда его гонят обратно, он думает: «Если они убедились, что я — Юрас, ждет новый допрос, если поверили, что Стунгис… Стрелка рулетки остановится на определенном номере, на двух остановиться не может…»
Это не должно было случиться, но случилось. Они чего-то недоучли, не получили точных данных, вовремя не услышали рева моторов, слишком поздно ушли с насыпи да еще завернули в деревню к знакомым… Может, было еще что-то? Бдительность притупилась?.. Вот и пришлось им принимать бой, драться на открытом месте, не обдумав тактики, только ощутив бесконечную решимость: устоять, победить…
Расстреляв все патроны, он пробился сквозь пули, стегавшие молодой лесок, и наконец очутился возле их партизанской землянки. Перед ним стояла связная отряда Аделе, которую они называли Юсте. Почему она здесь? Аделе держала за повод лошадь, другой рукой непроизвольно поглаживая ее шею.
— Откуда?.. — спросил он, задыхаясь.
— Из дому. — Ее остановившийся взгляд свидетельствовал о только что пережитом ужасе. — У меня есть план… Лес окружен. Два грузовика проехали в сторону Кутгаляй… Будут прочесывать. Надо уйти подальше. Как можно дальше… Перебредем реку, пойдем по тому берегу…
Непредвиденность событий не позволяла возражать.
— Землянку-то они едва ли обнаружат, — сказал он, оглядываясь по сторонам, словно впереди видел, как здорово спрятано их жилище.
— Они с собаками! С собаками! Слышишь? С обученными собаками!.. Давай прямо тут, на этой поляне. Руби березовые ветки. А я буду веники вязать.
— Веники?!
— Да, да, да! Веники! И надо торопиться. Все скажу… Топор есть?
— Есть.
— Неси!
Работала она ловко. Оборачивала лозой сразу пару пучков веток, закрепляла, стягивала их вместе, откидывала в сторону, принималась за следующие.
