Карьеристы - [117]

Замерзшие тени снова удлинились, а она, королевна-невеличка, все бродила среди загадочных замков и несметных сокровищ, накопленных солнцем. Умаялась она, захмелела от теплого влажного и благоухающего воздуха, от бесконечного множества ягод, так и умоляющих, чтобы их сорвали. Ей было здесь несказанно хорошо. Здесь никому не удастся тебя унизить, вытолкнуть за дверь. Никто тебе не предложит милостыни и не будет ее вымаливать. Здесь ото сна пробуждается королевна, и упивается свободой, и видит, как неповторимо прекрасен мир.

На обратном пути она заметила велосипедиста, остановилась, прислонилась к дереву. Он пересек широкую делянку, заросшую высокой травой, и скрылся среди молодых сосенок. Она замерла в ожидании. Мимо нее пронесся испуганный заяц, но она даже головы не повернула. А велосипед вдруг сверкнул с другой стороны, и чернявый с оголенными руками промчался у нее под самым носом. Он ездил на велосипеде просто так, только для того, чтобы кататься. Она это давно приметила.

Королевна пробралась сквозь заросли папоротника и, не глядя под ноги, принялась собирать ягоды. И вдруг до нее донеслись чьи-то насмешливые слова: «Чего зеваешь, Игнацас!» Это, видать, птица так странно вскрикнула, ведь вокруг ни живой души. Лес гудит… И снова она слышит другой голос, другие слова, еще заманчивей: «Возьми ее на руки!» Нет! Это ее собственный голос так обманывает — как прежде.

Велосипед сверкнул на солнце и скрылся. Он ныряет по лесным тропкам и лужайкам, как окунь в озере. Она же собирает ягоды, которых здесь нет. Взахлеб кукует кукушка. «Возьми ее как воробышка на руки… Жизнь ее на руки!..»

Она вдруг поднимает голову, выпрямляется во весь рост.

— Первый раз вижу столько малины. И такой ранней, — сказал он, съезжая с тропки в густую траву.

— Это земляника! Попробуйте!

— Верно — земляника!

Он зачерпнул горсть крупной земляники и отправил в рот. На лбу у него поблескивали мелкие капли пота, но он их не стирал.

— Берите еще!

Он снова зачерпнул; перед тем как съесть, поднес к носу — упоительный аромат! Она смотрела на его лицо и была счастлива.

— Куда же вы их деваете?

— Сестра дачникам продает.

— И корзинки продает? Те самые, что вы так искусно плетете?

— Те самые. Еще угощайтесь!

— Хорошо вам у нее, у сестры?

— Хорошо.

— Не лупит?

Ей это и слышать неприятно. За что же сестра должна ее бить? Правда, бывает, сестра напустится на нее, но о такой мелочи и говорить не стоит.

Какое-то мгновение он молчал, дожидаясь ответа, обтер ладонь, на которой багровели земляничные пятна, спокойным взглядом окинул с ног до головы и потопил свои глаза в ее глазах.

— А я за вами давненько слежу. И за вашей сестрой. Странное вы порой производите впечатление.

Она ждала, когда же он снова посмотрит ей в глаза. Уж очень хотелось, чтобы смотрел подольше и ей разрешил. А он:

— А впрочем, все понятно. Сестра вышла на «заслуженный отдых» и выписала вас к себе. Она ваша, так сказать, патронесса. Вполне справедливо.

Она вся задрожала, совсем забыв про его взгляды. Ну вот… оказывается, он знает… он разбередил еще не зажившую рану… как она ни прятала… как ни скрывала…

— Просто сестра такая же одинокая, как я. У нее никого, кроме меня, нет.

Как ему растолковать, чтобы он раз и навсегда понял? Как сказать ту главную правду, которую она сама только сердцем чует? Человек ведь не стоит на месте… он меняется, растет, тянется к солнцу, ищет себе подобных. Правда, не всегда знает, с чего начать и на ком остановить свой выбор.

— А почему у вашей сестры никого, кроме вас, нет? Где ее близкие?

Нет, у него совсем другие мысли.

— Я тоже один, — помолчав, признается он, и в его голосе звучит что-то очень близкое. — Люди по-разному бывают одиноки. Всякое в жизни случается. Так-то… Ель срубили, а пенек мхом присыпали. Что за люди!

— Возьмите еще земляники!

А в мыслях: «Еще что-нибудь скажите. Расскажите о себе. Ваша жизнь не такая, как у других!»

Он не стал больше есть земляники. И в глаза ей больше не взглянул.

Все слова, которые прозвучали, казалось, были не те. Что-то осталось за ними. Видно, за словами осталась сама сказка.

Он пожал ей руку и поднял с травы велосипед.

— Когда-нибудь сходим на танцы.

Она стояла как вкопанная и следила за ним до тех пор, пока он не скрылся. Последних его слов почти не слышала. В смятенной душе ее боролись противоречивые чувства. Что это за счастье — приблизиться и тут же умчаться? А может, это разочарование?

Она опустилась на пенек, поросший мхом, закрыла лицо руками и, неизвестно почему, стала тихонько плакать.

Лес звенел от птичьих голосов. Кто щелкал, кто свиристел еле слышно, кто тут же, рядышком, заливался с упрямым и непонятным вожделением. Терпко пахло молодой сосной, жужжали пчелы. Сердце лета билось, радуясь жизни.

Через час, обессилев от голода, она встала с пенька и заторопилась домой.

В воскресенье она умылась поутру колодезной водой и вместе с сестрой-благодетельницей отправилась в близлежащее дачное местечко. Сходить туда на базар — дело простое, привычное и непременное, как само воскресное утро.

Сестра, высокая, с голубыми как васильки глазами, шагала впереди, позвякивая пустым ведром. Она же, махонькая как муравьишко, с розовым личиком, шла сзади, волоча за собой корзинки со спелыми ягодами. На местечковом рынке они продадут весь урожай: на месте его сбыть не удается — дачники рассыпаны по всей округе.