Карьеристы - [120]

И она внезапно снова заныла как звереныш, и нельзя было понять, смеется она или плачет. Он давно заметил этот ее странный смех, переходящий в плач, отрывистую безмолвную речь — взволнованную, исполненную скорби.

— Недавно я слышала, как стонет раненая женщина, — продолжала она. — И ничем ей не могла помочь. Я даже не могла к ней приблизиться. Так она и осталась одна. Одна среди ночи. Теперь я в том же положении.

— Ты — сама доброта, — произнес он, и лицо его неожиданно просияло. — Ты всегда слышишь стоны раненого. И сама всегда раненая. И все чувствуешь одиночество. Ты — сама доброта. Беспомощная, как и всякая доброта в нынешние времена.

— Это слова из твоего дневника?

— Разве они несправедливы?

— Не знаю. Когда ты меня оставишь, у меня будет время обдумать каждое твое слово.

— У нас еще остался час.

— Только час?

— Целый час.

— Он пройдет.

— Есть вещи вечные. У них нет конца. Я буду думать о тебе. Продолжу свой дневник. А теперь можно и помолчать. И смотреть на тебя, чтобы каждая минута была наполнена тобой.

— Лучше говори что-нибудь. Говори обо всем: об отваге, подвигах, упорстве. Мне хочется стать такой же закаленной, как ты. Мне хочется стать отважной. Таким легче.

— Всегда бывает тяжело. Легко никогда не бывает. Отвага — это всегда слепая прыть, спортивный азарт или только долг, в котором отваги не так-то много. Боль всегда остается болью, а холод — холодом. И всегда тянешься к теплу. И к счастью! К счастью! К бессмертному сну! В ночных бдениях всегда жаждешь света. И зверь того же жаждет. Удивительно разумный зверь! Слышишь? Да… Может, это тебе ни о чем не говорит… Надо искать подлинный смысл, который трудно найти. Когда находишь, легче жить.

— Теперь подлинный смысл обретает только борьба.

— Борьба — это действие. Действию требуется романтика. Смерть — это исчезновение. И смерти нужна романтика. Надо ответить: зачем все это? Почему я должен? Почему он должен? Теперь слушай, что я скажу. Я видел надпись на кладбищенских воротах: «Рожден для смерти». Если я погибну или погибнет кто-нибудь из моих друзей, мне хотелось бы… пусть напишут: «Рожден для добра, которому смерти нет». А некролог озаглавят — «Безымянные солдаты». Их обучили нелегкому искусству — убивать — и еще более тяжкому — погибнуть на поле брани. Но они были рождены для добра, которому смерти нет. Да не погибнет впредь ни один человек от руки другого человека.

Он замолк. Она не повернула головы, не шелохнулась. Казалось, она еще напряженно слушает, стараясь понять каждое слово.

Вокруг царила тишина. Уснул ветер, перестали шелестеть ржаные колосья. Покой без эха, без отклика. Белые исполины застыли, подняв на своих ветвях безгласное небо. Земля, давно истосковавшаяся по дождю, равнодушно взирала на свои раны. И боль улеглась, не встревожив оглохший мир, погруженный в полуденную дрему.

Теперь он думает о правде, великой правде, которая не умещается ни в какой сказке, но необходима для обновления всего живого.

— Ты далеко, моя любовь, — излагает он свои мысли, — но ты меня слышишь. Ты должна была слышать и его, лучшего из нас борца, самого отважного и самого крепкого мужчину, с которым смерти пришлось долго повозиться. Ты слышала его, любовь моя, когда он звал тебя. Ты была там, шла по высокой, до колен траве. Ты хорошо знала его живым. Он был брызжущий огненный поток, отлитый из стали, закаленный в горниле и в бурях. Когда-нибудь его вознесут над городом, и он увидит, как нужна миру доброта. И его оловянное сердце не выдержит — разорвется. Но перед смертью ему было суждено окунуться в глубочайший водоворот мук и страданий. Скалы треснули бы от такой боли, а горы заплакали бы навзрыд. Человек выдюжил… Маленькая ласточка, неси поэтам весть, одари их вдохновением. Пусть поэмы и легенды укрепляют человеческое сердце. Его жгли огнем, его рубили секирой. Возможно, он кричал, возможно, молчал — нам ничего неизвестно. Звезды упали с неба, и солнце заволокло тьмой. Человек выдюжил. Не согнулся, не предал, не заговорил, не назвал ни одного имени. Ласточка, маленькая ласточка, неси всем весть о его стойкости, одари всех его мудростью. Все должны знать, когда смерть — слава и когда жизнь — позор. Люди должны знать. Все. Враг был и жесток, и коварен. Он наносил новые раны, лечил старые, бесконечно истязал тело и старался убить душу. Враг уверял, будто наша борьба — не что иное, как активное безумие. Уверял, будто наша свобода — непосильное бремя, а наше рабство может стать высшим блаженством. Он предлагал утолить нашу жажду, насытить нас своим хлебом и своей правдой. Он предлагал взять все грехи на себя… Нельзя было не заколебаться, ибо даже горы господни и те подвластны колебаниям. Зачастую сама твердость испытывает себя, а час слабости дает начало новому приливу твердости. И человек проходит через все испытания, дух его не сломлен, не побежден. Ласточка, маленькая ласточка, человек остался непобедимым! Непобедимым! Пусть земля расколется на части — непобедимым! Здесь начало нашего пути. Отсюда мы следуем за ним. Если же нам кажется, будто его нет, то мы следуем за его прошлым. А если ветры времени заносят пылью его следы, мы ищем, из чего сложены наши души. Мы ищем и непременно находим. Находим и говорим: он непобедим!