Карьера - [19]

Не знали же они тогда… Что этой бумажке будет дан такой ход! Что она так понадобится Олегу Нахабину, когда Кирилл станет ему неудобен? Конечно, Нахабин всегда был в ее жизни. Но ведь тогда она должна бросить здесь Севку, а Жигач и так падает, спивается. Одно слово Логинова — и Олег Нахабин будет только потирать ладони от удовольствия — синего все возможные грехи будут сняты. Нет, недаром он успел ей вчера в Домжуре бросить в дверях, когда они с Севкой только приехали: «Завтра же документы! И до конца недели — в самолет… В Рим! Сматывай удочки! Все! Все концы в воду!»

— А он? — имея в виду Жигача, еле успела спросить Лина.

— Я с мужиками — не живу! — скривился Нахабин в своей знаменитой ухмылке.

«Ничего! Дайте мне только вырваться отсюда! А Жигач… Есть, конечно, запасные пути… По ним он и уйдет. С самым ценным! Недаром парень-то из Малаховки! Все эти… «Тур де Вениры», «Туры ля Монако» прошел. И ни разу не сгорел!.. А тут уж последний раз…»

А если нет? Да! Она все правильно рассчитала. Если до Нахабина… «До Олежки!»… Дойдет хоть самая слабая молва, версия, что она, Лина, виделась с Логиновым, он, Нахабин, разобьется, но сделает и это. — Отъезд Жигача. Пусть дорого обойдется ему его ухмылка!

— Вы… Уже способны на подвиги?

Она смеялась над ним, над Кириллом.

— И вы дадите мне напиться? Пожалеете меня?

— Ну, конечно, — он взял ее руку и повел за собой в сторону отцовского дома.

Кирилл почувствовал, как суха и не юна кожа ее руки.

— Да не бегите вы так! — уже смеялась Лина, изображая запутавшуюся в юбках юную принцессу. — Я же разлохмачусь! Ваш отец меня не одобрит… Вы же ставите под сомнение свой вкус.

— Ну, ну! Красавица! — вдруг засмеялся он и потащил ее еще быстрее, переходя почти на бег, чувствуя, как ему становится все легче, все свободнее. — На абордаж!

— А что? Я еще ничего? — как совершеннейшая дурочка спрашивала она уже на бегу. — Да?

— В темноте… сгодится! — хохотал он и, понимая всю пошлость этих слов, не терзался этим. Они оба теперь смеялись над ролями, которые напрасно пытались исполнять друг перед другом…

— Вот… Еще немного… И мы на отчем корабле!

Кирилл перепрыгнул через заросший травой водосток и подставил ей плечо. Она, ни секунды не сомневаясь, оперлась на него и перепрыгнула через невысокий старый штакетник.

— Ой, как хорошо! — Она перевела дыхание и обвела рукой отцовские «райские кущи». — Как все ухожено! А вы говорите, нет домработницы…

— Нет! — упрямо повторял Кирилл. Ему начинала надоедать эта игра. — Мачеха у меня сибирячка.

Лина засмеялась.

— Что? — спросил он.

— Вы уже в таком возрасте, что вроде бы мачеха не должна вас обижать?

— Ну…

— А вы сказали это таким тоном… Словно вам испортили детство?

Она осторожно, почти на цыпочках, подошла к дому. С этой стороны входа не было. Только одно окно, из кухни. Кирилл невольно опередил ее — он не хотел, чтобы она увидела жизнь отцовского дома врасплох.

— Да! Лучше я сам…

Лина остановилась и начала осматривать довольно большой участок старой дачи.

— У вас здесь, наверно, и грибы можно собирать? — Она показала в сторону старых буков, которые высились в дальнем конце участка, за заросшим и обрушившимся прудиком. — Наверняка на ужин бы хватило?

— Раньше собирали, — нехотя согласился Кирилл и хотел было идти в дом, но Лина остановила его.

— В вас есть что-то… От барчука! — она протянула к нему руку. — Вы — бука… Уютный, счастливый. Как медвежонок, который не знает своего счастья.

— Какого счастья? — поморщился Кирилл.

— Ну, силы хотя бы… Все как-то надежно, — с печалью сказала она, оглядевшись вокруг. — В конце концов, у таких, как вы… Все получается!

— Вы хотели пить… Сейчас я принесу!

Она опустила голову, посмотрела на него исподлобья и тихо сказала:

— Я не хочу пить. Я хочу… покоя.

— И я… — начал было он, но Лина как-то судорожно глотнула, перебила его.

— И вы… вы! Именно вы не даете мне… покоя. Обычного, человеческого покоя.

Молча, взглядом, попросила сигарету.

— Спасибо.

Теперь она надолго замолчала, изредка откидывая волосы назад.

— Кто-то писал, что есть такая разновидность ума — высокомерный ум, — начала, наконец, она говорить. Тихо, даже печально. — Это, наверно, хорошо. Спокойнее. Да, до таких, как вы, трудно достучаться…

Она быстро посмотрела на него, стоявшего перед ней, шагах в двух.

— Вы все… Как-то отдельно проходите по жизни! Это качество… Я не знаю ему названия. «Порода»? Может быть…

— Вы что-то себе напридумывали, — поморщился Кирилл.

Лина только пошевелила рукой, мол, молчите.

— Есть люди, которые всю жизнь готовятся жить… Они делают для этого все. Все, вплоть… до подлости. «Завтра они начнут жить!» Так, во всяком случае, они думают… А есть… Такие, как вы. Которые, не отдавая себе в этом отчета… Живут! Представьте себе! И все у них получается… — она повторяла свой же слова и морщилась от досады опять же на саму себя. — И не выделяются особенно… И талантом каким-то там не обладают! И ума… в меру.

Она рассердилась на себя. Встала. Резко, почти со злобой, отряхнула юбку.

— Вам? Никогда… не мстили? — вдруг распрямилась она.

— Не знаю, — спокойно ответил он. — Пока… — Больше было сказано взглядом, чем словами.