Карьера - [18]

С Генкой он жил как бы в третьем возрасте. Словно подневольный в своей любви к сыну, к его нервной, свежей ясности, к его исступленности желаний, которые он не мог, даже если и пытался, скрыть. Кирилл Александрович чувствовал себя по-дурацки зависимым от его мальчишеских настроений, взрывных печалей, щенячьей беззаботности. Словно одна кровеносная система связывала его с сыном, и, как это ни нелепо, Кирилл иногда пугался, что он младше и неумелее Генки. Что он не может так быстро пробежать стометровку… Что в обыденной жизни ему не открыта кинжальная острота ощущений какого-нибудь самого простого дня. Какого-нибудь утра, когда они выбегали из дома, посланные Мариной за хлебом.

…Летит из-за угла еще подзамерший, утренний ветер, с крыши рушится поток солнечного тепла… Недавно проснувшиеся, позевывающие соседи по-воскресному вяло возятся у своих машин… Пуста мостовая… Блестит козырек милицейской фуражки… И ликует, словно уносящаяся от мартовского ветра, детская лазурь неба.

…Приоткрытый пухлогубый Генкин рот, заострившийся, мгновенно покрасневший нос… Вся его длинная и цепкая, как у гончей, фигура уже встает в стойку. В стойку на бегу, в полуотрыве от заиндевелого сизого асфальта… Еще мгновение и сотней своих зеленых, шестнадцатилетних локаторов он уже засек, схватил, настроился и зазвенел в унисон, вперегонки, в летящую касательную с этим детски-праздничным, обрушивающимся на него мартовским миром!

И не в силах сдержаться, исторгается его истошно-дурашливый, на пределе — до бессмысленности — счастья, противный — до обожания — вопль…

— А-а-ааа!!!

— Ну, что ты орешь? — останавливает его счастливый отец. И мотает шеей, на которой повис пытающийся поцеловать его в затылок Генка.

«Какое уж тут старшинство? Тут только счастье глупости».

И извиняющиеся улыбки понимающим соседям, не без зависти посматривающим вслед…

Он невольно перевернулся и, улыбаясь, прижался к земле. Она спала, оцепеневшая. Кириллу почудилось, что она услышала его мысли. Даже не услышала, а знала, и только — не просыпаясь, в полусне, — чуть шевельнулась, сонно ободряя и успокаивая его. (Так Марина в трехлетней борьбе за Галку, в оцепенении смертной усталости и сна, чуть поводила рукой в сторону начинавшей плакать девочки. Где-нибудь под утро… И Галка засыпала. Так и мать его, Кирилла, в туннельно-далеком времени, успокаивала в ночном его кошмаре…).

Кирилл почувствовал, что засыпает и что во сне, несмотря на сон, ему стыдно… А за что — он не знал… Может, за свою слабость?

— Кирилл! Вы что?! Вы же простудитесь!

Он открыл глаза. Увидел сидящую перед ним на корточках Лину.

— Вставайте! Вставайте, сейчас же! — Лина сердито дергала его за руку. — Я тоже, дура, прилегла, так меня чуть не свело от холода. Ну? Что вы упрямитесь!

Она уже сердилась и смотрела на него с каким-то подозрением. «Наверно, думает, что я пьяный…»

— Извините.

Он сел, машинально отбросил пятерней волосы, искоса глянул на нее и почувствовал, что должен объяснить ей свое поведение.

— Вам не кажется, что мы смешно выглядим… — Она кивнула на оборачивающихся на них экскурсантов. — Что мы тут… барахтаемся?

Кирилл понимал, что все действительно сегодня нелепо. Дурацкий звонок утром Лине… Она, оставленная на платформе… Нелепый разговор с отцом… Его мысли, внезапный его сон…

— Ну, что вы так на меня смотрите? — уже сердилась Лина. Они стояли друг против друга. — Поправьте рубашку…

Она дернула его вылезшую из брюк сорочку и пошла к дороге.

— Вы всегда такой? Нелепый? — спросила Лина, когда Кирилл догнал ее. — Нельзя же так распускаться!

— Лина… — Он остановился, она тоже. — Я готов принести, конечно, свои извинения… Но все-таки не стоит говорить со мной в таком тоне.

— Не надо мне ваших извинений! — Она не желала отводить глаза. — Я хочу пить!

Кирилл на мгновение растерялся.

— Что?

— Пить! Понимаете — пить… Умираю от жажды! Про обед я уже молчу… Вы же в расстроенных чувствах?!

В ее тоне была какая-то неприкрытая досада, но Кирилл чувствовал, что не он — почему-то не он! — ей причина:

— Ну, откуда… Здесь? — он пожал плечами.

— А вы не можете просто попросить воды? У отца? У домработницы, наконец? И вынести мне? — все с большим раздражением говорила Лина.

— У него нет домработницы! — машинально ответил Кирилл. Ему не хотелось вести Лину в дом к отцу.

— Почему у вас такая манера — все усложнять? До предела!

Она круто повернулась на каблуках, чтобы идти на станцию.

— Да не нужно мне никакой воды! Господи! Ну, почему вы все такие одинаковые? Такие беспомощные! Закомплексованные…

Она не оборачивалась, но Кирилл понял, что она сейчас близка к срыву, к резкой, ненужной откровенности.

— Лина! — он догнал ее и положил руку на плечо.

Она оглянулась.

Конечно, она не испытывала никаких чувств к Кириллу.

Может, лишь малую вину за ту «цидульку»? Которую они, смеясь, написали с Жигачем в Риме? Случайно встретили Корсакова с тем американцем? Напились в той маленькой остерии — до соплей… «Пошутили?»

Хотели подсесть к соотечественнику… Но Кирилл так посмотрел на Жигача, что тот остервенился на весь свет…

— Ну, и написали… Донос? Может быть…

«Ну и что?! В ее жизни бывало и не такое! И стоит ли вообще думать об этом?..»