Карельская тропка - [10]

В сосны белки заходят на кормежку или на игры, а ночевать и отсиживаться в морозы и глухие метельные погоды эти пугливые зверьки спускаются в еловый лес, и тогда по заснеженной скале от сосен к елям и обратно ложатся аккуратные беличьи тропки.

У можжевельника тоже есть свои верные друзья — свиристели, такие же внешне угрюмые и непонятные существа, как сами можжевельники. Свиристели объявляются вдруг, обычно среди зимы, молча собирают все темно-синие можжевеловые ягоды и так же молча и неожиданно исчезают.

В ельниках даже в самые холодные зимние дни никогда не бывает тихо. Здесь, под еловой крышей, дома белок и пристанище для синиц, здесь столовые и гнезда клестов, спальни рябчиков и места кормежки глухарей. Черные, с синей сединой, громадные бородатые птицы часами сидят на еловых ветвях и, сонно покачиваясь, собирают еловую хвою. Ветви елей под тяжестью громадин птиц гнутся, пружинят, кажется, вот-вот ветка сломается, а глухарь как ни в чем не бывало тянет и тянет раз за разом клюв к молодой еловой лапке…

Если в ельниках нескучно и не особенно зябко даже глухой зимой, то в осинниках всегда голо и промозгло. Осинники зимой почти всегда пусты, как летние жилища, никто не заглядывает в это время в осиновый лес, кроме редких зайцев-беляков. И только в солнечные, веселые дни, бывает, покажутся среди осиновых стволов, как лыжники на воскресной прогулке, негромкие стайки синичек во главе с трудягой дятлом…

В березняках, как и в осинниках, зимой ветренно и холодно, но о березах животные все-таки не забывают — здесь березовые почки, березовые семена, и сюда именно собираются по утрам стаи чечеток и полчища тетеревов…

Еще издали кажется, что березу кто-то зачернил, будто одели на нее очень большие и очень черные елочные игрушки. А приглядишься, заметишь, что эти черные игрушки живые: это тетерева большой дружной по зиме стаей ветка за веткой обирают с березы березовые почки. Медленно и упорно, как глухарь за еловой хвоей, тянется тетерев к самой тонкой веточке. Под тяжестью птиц береза обвисает, расходятся в сторону сжавшиеся от мороза ветви, осыпается недавняя серебряная пудра-иней с березовых ветвей — и вот уже береза, как наседка, кутает, прячет среди своих ветвей-крыльев цыплят-тетеревов.

С берез тетерева обычно улетают сразу на ночевку в такие же березняки, а то и остаются здесь, зарывшись неподалеку от березового ствола в теплые снежные перины. Тогда рано утром к березе и не подойдешь, чтобы не испугаться колючих снежных взрывов — тетерева станут вырываться из-под самых ног, один за другим, обдавая тебя сухим морозом.

Проходит долгая зимняя ночь, и снова в утреннем свете чуть в стороне от осин и ельников, сосен и можжевеловых рядов стоит красавицей гостьей среди холодной северной зимы нарядная среднерусская березка. И мило и просто становится на душе, когда среди зимних шквалов, ледовитых ветров и тяжелых снежных зарядов видишь родное-родное деревце.

Да, это та самая среднерусская березка-аленушка, что теплыми тихими рощами живет по курской и орловской земле, что не обходит своим ласковым светом ни Тулу, ни Смоленск, ни Подмосковье.

И даже наука эту белоствольную красавицу карельской земли называет точно так же, как и среднерусскую березку. Таких берез две, две родные кровные сестры — береза пушистая и береза плакучая. Обе они высокие, белоствольные, статные, удивительно нежные и похожие друг на друга. Только в молодости эти сестры чуть разнятся между собой…

Проведешь рукой по веточке молодой березы и почувствуешь легкую шероховатость коры, такой шероховатости у березы пушистой или нет, или почти нет. Вот и вся разница. А в остальном как сестры-близнецы стоят обе наши березы дивной красой и по русской, и по карельской земле. Стоят они и на карельской земле по краю поля, над водой, у дорог, по холмам и почти никогда не забираются на скалы — может, оттого и кажется другой раз человеку, заглянувшему в Карелии в березовую рощу, что вовсе он и не на Севере, а где-нибудь под Юхновом, за Калугой, откуда рукой подать до реки Оки.

Но есть в Карелии и еще одна береза, только не с белой, а с темной корой. Родилась она здесь, под скупым северным небом. Наверное, когда-то росла она по всей карельской земле, но вот пришли красавицы сестры, статные, белоствольные, и небольшая неприметная березка потеснилась, уступая место желанным гостям, и как хороший хозяин, что уходит спать при гостях то на печь, то в пристройку, то на пол, отступила скромница-березка на моховые болота. Так и стоит она теперь среди болотистых кочек по краям заросших озер, стоит, наверное никому не завидуя и не очень сожалея о прошлом — уж больно она веселая и добрая, эта маленькая березка. Присядешь другой раз у брусничной кочки, соберешь пригоршню теплых ягод, поднимешь чуть голову — и совсем рядом с тобой, как в настоящей сказке, встанет маленькое-маленькое деревце, встанет, улыбнется, как добрый лесной гном, без которого, пожалуй, и нет ни одного сказочного леса…

Редко когда, но все-таки увидишь в стороне от белоствольных статных берез почти такое же деревце и по цвету коры, и по одежде. Все то же, только чуть ниже эта березка и нет у нее прямоствольной стати, так и хочется сравнить это дерево со скальной карельской сосной, витой и упругой от корня до вершины, витой от ветров и упругой от близости камня.