Карельская тропка - [11]

Смотришь на такую же, как карельская сосна, карельскую березку и почему-то никогда не приходит в голову мысль, что это больное дерево, что это та же береза плакучая, которой не суждено было стать красавицей, которую с детства нарекли горбуном, хоть и добрым, и старательным, и нужным людям, но все-таки горбуном…

Нет, не приходит такая мысль в голову, хотя и знаешь, что все это так, что нет и не существует на свете какой-то особой карельской березы, что если уж совсем правильно, то настоящим карельским деревцем надо было бы назвать ту березку, доброго гнома, а не это витое, упругое дерево «с болезненным видоизменением древесины», по науке.

Все это так и не так для меня… Слишком необычна, сильна и щедра узором эта карельская береза, чтобы посчитать ее сирой сестрой среднерусских красавиц. Нет, поверьте мне, это не так… Поверьте тому, чему верю я, сравнивая упрямую скальную сосну, что наперекор камню и ветру смело стоит на самой вершине, и вот эту, полную глубокой, неброской красоты березу, подарок трудной земле — карельскую березу.

Скальная сосна и карельская береза для меня родные сестры, для меня они победа над гранитом, над ветрами, трудная, но все-таки победа, за которую и были награждены сосна упругой, витой силой, а карельская береза — сказочным бесценным узором.

И пусть наука себе считает, что карельская береза — «результат видоизменения…». Я соглашаюсь с наукой, но для себя по-своему продолжаю начатую наукой фразу: «Результат видоизменения, вызванного особыми условиями жизни среди камня и шквальных ветров…»

БЕЛАЯ НОЧЬ

Белая ночь приходит обычно тогда, когда зацветает черемуха, а прощаются с нашим коротким летом эти светлые северные ночи, когда набухнут, нальются соком и начнут понемногу чернеть на черемухе грозди ягод. Черемуха и белые ночи обычно идут рядом, и порой кажется, что черемуха и белая ночь — это одно и то же. Правда, черемуха цветет и под Москвой, но под Москвой нет белых ночей, как нет под Москвой столько черемухи, сколько собралось ее по берегам лишь одного нашего озера.

В начале весны, когда черемуха едва-едва завязывает цвет, едва-едва показываются из почек чуть приметные зеленые столбики будущих белых цветов, карельскую ночь еще никак не назовешь светлой — она еще сумрачная, темная, как любая другая ночь.

Но вот у берега озера занялся по кустам первый белый цвет. Белый цвет сначала медленно, но с каждым днем все шире и выше пошел по окрайкам болот, по берегам весенних разводий, по холмам, по скалам — и вот уже все вокруг окружилось, осветилось белыми весенними цветами. И как раз в это время, когда черемуха расходится вовсю, к нашему озеру и заглядывает первая белая ночь. Сначала эта ночь незаметная, будто это вовсе и не свет неба, а белые цветы сделали ночь посветлей; во догорает, отцветает черемуха, а свет ночи остается, и тогда ты уже веришь, что встретил наконец настоящую белую ночь.

Когда весна задерживается в пути, а вместе с ней задерживается и черемуха, белая ночь может прийти пораньше черемухи, тогда она приходит еще по снегу, но так же незаметно, правда, не от весенних цветов, а от сырого, мутного тумана тающей зимы…

В этот раз весна порядком запоздала, и снег долго еще лежал по обочинам дорог и у стены моего дома. Лежал снег еще и на месте дальнего лесного покоса. Под солнцем этот снег все-таки таял, убывал с каждым днем, а по ночам нет-нет да и схватывался сверху прочной морозной коркой, и на этой исчезающей снежной поляне, как на остатках сцены, с утра до вечера отплясывали свои лесные петушиные пляски тетерева-черныши.

Тетерева-плясуны, как и подобает большинству весенним лесным артистам, придерживались вполне строгих законов… С наступлением темноты они прекращали свои захватывающие выступления, ночью отдыхали недалеко от эстрады, а утром, как только начинался рассвет, оживлялись, забирались на вершины берез и, неловко раскачиваясь на мягких березовых ветвях, улюлюкали и чуфыкали на весь лес, объявляя о начале спектакля. Накричавшись вдоволь с высоты окружающих поляну берез, птицы слетали вниз и под одобрительное квохтанье дам-тетерок принимались выделывать такие кренделя и так высоко подпрыгивать, что ни русская пляска, ни украинский гопак не могли сравниться с весенними тетеревиными танцами. К полудню тетеревиный пляс чуть охлаждался, а к вечеру стихал и вовсе, уступая место вечерней тишине и сумеречному стрекотанию дроздов, если таковые успевали вернуться из жарких стран к началу настоящих тетеревиных токов.

Я хорошо знал тетеревиное расписание и приходил на ток, чтобы не пугать птиц, только тогда, когда танцоры спали. Я приходил на ток среди ночи, забирался в шалаш и тихо ждал рассвета, а потом долго наблюдал за плясунами, стараясь найти уже в который раз ответ на волнующий меня вопрос: «Что это такое, тетеревиные танцы и схватки, — ритуальные па, как любой брачный танец или разминка, а следом за ней и рукопашная, которой суждено перейти в бой не на жизнь, а на смерть?»

Тетерева не торопились пока отвечать на мои вопросы, а весна наступала уверенно и хватко, будто наверстывала дни за долгое опоздание. И очень скоро дорога к моему шалашу на краю лесного выкоса совсем раскисла и стала походить на ту глиняную кашу, которую после дождя любят месить босыми ногами деревенские мальчишки, только моя дорога-месиво была немного поглубже и похолодней. Пенное крошево ледовитого снега кисло пузырилось вокруг, и пробраться по такой каше-льду в лес было очень нелегко. Я пропустил уже несколько тетеревиных токов, и теперь совсем не знал, что же делается сейчас там, в лесу, на поляне?.. Может, тетерева уже покинули свою сцену? Может, сцена уже растаяла?..