Караван дурмана - [8]

Уж очень широкой была его безволосая грудь в сравнении с почти мальчишескими бедрами, уж слишком трудно было представить его спешащим на свидание с коробкой конфет и бутылкой шампанского, чтобы вот так взять и выбросить его из головы, смирившись с тем, что в жизни существуют мужчины совсем другого сорта. Мужчины, у которых есть деньги, власть, слава, но нет умения жить так, словно каждый день для них последний. У которых руки или слишком мягкие, или же слишком твердые, но не такие, какими они должны быть. С которыми можно поговорить о чем угодно, но никогда не услышать в ответ на свои жалобы невозмутимого: «М-м? Все так плохо? Мир переделывать я, конечно, не возьмусь, но кое-что подправить в нем попробую».

Враги близких Громову людей становились его личными врагами. Ледяная учтивость, с которой он обращался к недругам, была поистине пугающей. Если Громов называл кого-то на «вы», а этот человек не являлся его начальником, стариком или случайным встречным, то такая вежливость свидетельствовала о смертельной опасности. Впрочем, Громов предлагал своим заклятым врагам целых три варианта развития событий: «Вы можете попытаться бежать, можете попытаться убить меня или застрелиться к такой матери».

Пытались. Стрелялись даже. Но срабатывал, как правило, вариант номер четыре, который означал скоропостижную смерть очередного громовского противника.

Чаще всего приговоры приводились в исполнение с помощью незарегистрированного девятизарядного револьвера «смит-энд-вессон» 11-го калибра. Громов называл его «Мистер Смит» и пускал в ход так часто, что к тому моменту, когда револьвер был безвозвратно утерян, рифленая насечка на его рукоятке почти стерлась.

Иногда, правда, до пальбы дело не доходило. Меняло ли это что-то? Нет. Совсем не обязательно расходовать патроны, если ты знаешь десятки приемов физического уничтожения без оружия. Если ты сам по себе – оружие, совершенное, отлаженное, безотказное…

А как же иначе, если служба твоя начиналась в неизвестной точке земного шара, где казарма делилась на крошечные кельи, оснащенные всевидящими глазками телекамер, а на твоей форме, вместо погон и знаков различия, красовались цифры и буквы, которые лично тебе ни о чем не говорили. Если кроссы, стрельбы, уроки физической подготовки и рукопашного боя заканчивались не отдыхом, а обстоятельными допросами, в ходе которых тебя с ног до головы обвешивали датчиками и ты, чувствуя себя нелепой новогодней елкой, рассказывал о прожитом дне вплоть до таких мелочей, как словцо, которое было обронено тобой, когда выяснилось, что сегодня вечером не будет ужина, а завтра утром – завтрака. Сначала доживи до вечера, советовали тебе инструкторы, там видно будет. Тут главное – не протянуть ноги раньше времени.

Они вовсе не шутили, не сгущали краски. И ты был счастлив, что жив, что сидишь перед ящиком, заменяющим обеденный стол, что перед тобой в миске лежит кусок насквозь промерзшей тушенки, кое-как оттаявшей на выхлопной трубе бронетранспортера. А потом, когда и этого не давали, ты без особого удивления обнаруживал, что способен запросто сожрать крысу или дохлую ворону, а желудок твой при этом даже не пытается взбунтоваться, словно он только и ждал такого угощения…

И ты освоил вождение всех основных видов транспорта – дорожного, водного и воздушного. И свой первый затяжной прыжок совершал с одним парашютом на двоих, а свое первое погружение – с таким ограниченным запасом кислорода, что всплывал на поверхность полумертвый, уже не соображая, где загубник, а где твой собственный вывалившийся язык. Поэтому, когда потом тебя при случае спрашивали: «Где служил?» – тебе хотелось ответить: «Между жизнью и смертью». И ты вспоминал, как умирали твои приятели и как выживал сам, но рассказывал какие-нибудь глупости про стройбат под Челябинском, да еще и улыбался при этом до ушей, словно воспоминания о тех славных деньках были самыми радостными в твоей серенькой биографии. «Служба – не бей лежачего», – говорил ты, посмеиваясь, и это было отчасти правдой. Потому что тех, кто падал, не в силах преодолеть очередное испытание, никак не наказывали. Считалось, что таких просто отчисляли по состоянию здоровья. Но этих слабаков больше не видел никто. Никогда. И тому, что тайком нашептывали об их дальнейшей судьбе, верить не хотелось, поскольку то же самое грозило и тебе. Сегодня – во время спарринга с самым настоящим зэком, вооруженным топором или заточкой. Завтра – когда прикажут обезвреживать голыми руками противопехотную мину-лягушку. И даже вчера – ведь, проваливаясь в сон, ты никогда не был уверен до конца в том, что все еще жив…

Да, после прохождения всех кругов ада в спецучилище и после закрепления полученных навыков в ходе многолетней практики нет ничего сложного в том, чтобы, например, приблизиться к бьющемуся в истерике террористу и вывести его из строя до того, как он перережет горло парализованной ужасом девушке. Это очень просто. Прямо-таки элементарно. Разумеется, при наличии десятков и сотен «если»…

Например, если тебе не нужен никакой театральный грим, никакие накладные усы и фальшивые очки, чтобы выдать себя за того, кем ты хочешь казаться в данный момент. Ты просто влезаешь в чужую шкуру, на время забывая все свои прежние привычки. Смотришь иначе, говоришь иначе, двигаешься по-другому. Потому что в своих университетах тебе довелось побывать и уличным попрошайкой, и карманником с заточенным пятаком между пальцами, и официантом с подобострастным изгибом позвоночника. Мимика, жестикуляция, знание уголовного жаргона и основ ораторского мастерства – тебя лепили заново, а потом учили сбрасывать привычную маску и вновь становиться кем-то другим: безобидным алкашом, туповатым служакой, приблатненным таксистом с фиксатой ухмылкой.