Капитан Михалис - [123]

– А за что?

– Из ревности.

Старик наклонился, подбросил в огонь полено и глубоко задумался.

– Правильно сделал, – сказал он, наконец. – Плохо начал, но хорошо закончил. Вот какой червь точил его. Правильно сделал!

– Так ведь это преступление, капитан Сифакас!

– Одно преступление он совершил, только одно – оставил свой пост. За него он уже расплачивается, а придет время – расплатится сполна. Я верю в свою кровь!

– А женщина-то чем виновата?

– Да что женщина! Думай лучше о Крите, лирник! Ну иди, ложись спать. И держи язык за зубами, слышишь? Ни звука! Если это выйдет наружу – погибнут два капитана, а это не на пользу Криту. Спокойной ночи, иди! Я посижу еще немного у огня.

Рассвело. Огонь погас. Старик всю ночь проспал сидя. Бойцы Вендузоса, проглотив уйму ячменных лепешек, выпив несколько больших кувшинов вина, были уже в пути. Они торопились разгрузить корабль. Когда старик открыл глаза, их уже и след простыл. Только в комнате еще стоял запах крепкого табака, пота и винного перегара.

Близился полдень. Женщины пекли хлеб. Старику удалось нацарапать на грифельной доске три первые буквы греческого алфавита, и он с гордостью показывал их внуку. В это время к воротам подошел нездешний парень в фустанелле, гамашах, грубых крестьянских ботинках и в феске набекрень. За плечами у него висело ружье, а широкую грудь перекрещивали патронташи. На минуту он остановился в воротах – ну прямо орел.

– Ляпис! Ляпис![64] – закричали не то испуганные, не то обрадованные женщины.

Старик оторвал голову от доски.

– Добро пожаловать! – крикнул он. – Заходи, орел!

Гость переступил порог. Женщины залюбовались его молодцеватой выправкой.

– Мать его, наверно, не нарадуется таким сыном! – прошептала одна из них.

Парень подошел к старику, поздоровался.

– Ты капитан Сифакас?

– Он самый. Когда-то был капитаном, а теперь только старик Сифакас. Каким ветром занесло тебя в мой дом?

– Я с корабля капитана Стефаниса. Зовут меня Митрос Румелиот. Узнал я, что Крит сражается, вот и прибыл сюда на подмогу. На Сиросе один парень, по виду европеец, говорил, будто приходится тебе внуком. Велел передать тебе письмо лично в руки.

Старик взял письмо, сердце у него радостно забилось. От любимого внука, первенца сына Костароса. Его первого из всех качал он на коленях, он первый назвал его дедушкой.

– Дай Бой тебе здоровья, молодец, за твои труды, – сказал он и спрятал письмо за пазуху, глядя с улыбкой на Трасаки. – Мне его прочитает другой внук, он у нас грамотей… Но это потом. А теперь накрывайте на стол, женщины. У нас гость знаменитого рода, настоящий грек. Принесите для него хороший стул.

Принесли старинный стул с двуглавым орлом на спинке. Старик прямо сиял, казалось ему, будто принимает он у себя в доме дорогую гостью – саму Грецию. Будь это ночью, он велел бы зажечь все лампы и большие сосновые факелы. Но был день, и критское солнце висело прямо над светловолосой головой Митроса Румелиота, который тоже с восхищением смотрел на стоявшего перед ним величавого старика. Ну прямо древнегреческий бог, думал гость.

– Дедушка, говорят, ты прожил сто лет, – сказал Румелиот, – прошел через бури, через горе и радости, сражался и трудился целый век. Скажи, чем была для тебя такая долгая жизнь?

– Стаканом холодной воды, сынок, – ответил старик.

– И что, все еще не утолил жажду?

Сифакас высоко поднял жилистую, костлявую руку и торжественно произнес:

– Будь проклят тот, кто перестал чувствовать жажду!

Помолчали. Молодость любовалась старостью. Старость любовалась молодостью. Вокруг старика и юноши вертелся Трасаки и с восхищением разглядывал обоих, а чуть поодаль, сложив руки на животе, стояли женщины.

– Какие вести принес ты нам, молодец, со своей родины? – заговорил Сифакас и указал на север, в сторону горизонта. – Вас-то небось турки уже не беспокоят?

И, вздохнув, опустился на скамью. Гость сел на резной стул. Трасаки устроился рядом с дедом и пожирал глазами парня в фустанелле.

– Нет, – ответил Митрос, – зато беспокоят помещики, жандармы, депутаты… Да шут с ними, дедушка, не о них сейчас речь!

По двору разнесся запах горячего хлеба. У Румелиота закружилась голова: с самого утра во рту у него не было ни крошки. Он бросил жадный взгляд на горячие ячменные лепешки. Старик перехватил его взгляд, засмеялся.

– Шевелитесь, женщины! – крикнул он. – Не то умрем с голоду. Несите сюда хлеб, да брынзу, да кувшин вина, чтобы подкрепиться! – Сифакас обвел взглядом двор, сарай для соломы, водопойный желоб, давильню, ворота, остановился на Митросе Румелиоте и опять засмеялся. – Знаешь, молодец, почему я смеюсь? Когда человек состарится, его память как настоящее кладбище. Ей-богу! Вдруг поднимаются могильные плиты, и выходят покойники… Вот и теперь я увидел у себя во дворе фустанеллу, и вспомнилось мне, как однажды, в шестьдесят шестом, вот на этом самом дворе, на этом самом стуле сидел покойный капитан Ляпис, а моя покойная жена и покойная старуха Маламо вынимали хлеб из печи. И тоже осень была, день святого Георгия, покровителя всех пьяниц. Выставлялись вина, в деревне открывали бочки, пробовали новый урожай. И вдруг заходит ко мне покойный Кастаняс, огромный мужчина, вылитый древний грек. От его тяжести кони с ног падали. А с ним покойный Сурмелис, прославленный капитан брандера «Шайтан Панделис», он после затонул. Я и говорю своему покойному первенцу Костаросу: «Сделай одолжение, Костарос, у тебя ноги молодые, вынеси-ка нам бочку вина, выпьем!» Не успел я это сказать, как является мой покойный кум, пастух Хиройоргис. Только что с гор спустился, на плечах зарезанного козла держит. А за ним его жена, тоже уже покойница, черноокая Ангелика – в каждой руке по головке сыра. «Вот закуска!» – закричали все, кто тут был. Как раз проходил мимо покойный учитель Менелаос Каймаклис, царство ему небесное! Услыхал громкие разговоры, распахнул ногой калитку, зашел… «Добро пожаловать, учитель! – закричали все. – Садись здесь, пиши свои бумажки, а мы будем пить и закусывать!» – «К черту писанину! Я тоже буду пить вместе с вами. Да еще позову старика Малляроса, стихоплета, он сложит про нас песню!» Быстренько сбегал и привел покойного Малляроса с лирой, а с ним и покойного Андрулиса Сфакяннакиса с волынкой, и покойного Пурнараса, который пел так громко, что камни лопались. Эх, какие люди были! А теперь кости их, поди, уж в земле сгнили! Я вскочил, схватил шланг, которым обычно разливал вино в бочки, надел на кран. «Люди добрые, – говорю я им, – зачем нам кружки да бокалы? Будем пить прямо из бочки, по очереди. Капитан Ляпис, тебе по старшинству начинать!» Ну, покойного капитана дважды просить не надо было: схватил шланг и принялся сосать. В бочке булькает, как в наргиле. Пил он, пил – думали, всю бочку выдует. Еле отняли у него шланг и принялись пить все. Наконец, слава Богу, пришел и мой черед!.. Эхма, какой был пир! Вино терпкое, сыр свежий, душистый! К тому времени и козел зажарился. Ляпис опять схватил шланг. «Эй, православные, Бог в помощь!» – вдруг послышалось от ворот. Это зашел покойный отец Нектарис вместе с покойным игуменом монастыря Пресвятой Девы Миртиотиссы. Пьяные в дым, они стали прыгать и плясать на дворе, распевая на веселый мотив похоронную «Последнее целование дадим». Попели, поплясали, а потом выхватили шланг и выдули из бочки остатки вина… Вот это были люди! Веселые, отважные, смерти в глаза смеялись! «Топчите землю, пока она всех нас не поглотила!» – кричали они и топтали ее ножищами, кто в ботинках, а кто босиком.