– Лента кончилась! – подсказал пулеметчик.
Багрий сменил ленту.
Удивительно, как ясно работает сознание, на душе спокойно, как в операционной, когда делаешь хорошо знакомую тебе операцию, в успехе которой заранее уверен.
Снова минный налет и снова атака. На этот раз он уже сознательно подпустил немцев почти вплотную, нажал на гашетку, когда они были совсем рядом. Они залегли и медленно подползли. Одному удалось бросить гранату. Она разорвалась у бруствера. Багрий сквозь оседающую рыжую пыль увидел того, кто бросил. Спокойно прицелился, нажал гашетку. Его пулемет стрелял короткими очередями – одна за одной, почти беспрерывно. И фашисты не выдержали. Затем в овраге, куда они скрылись, разорвался снаряд, второй, третий…
Багрий понял, что подошла артиллерия и немцы теперь не сунутся. Он все понял. Единственное, чего он не мог понять, – это тишина. Он видел, как в овраге взлетали к небу огненно-рыжие столбы. Над окопом проносились горячие вихри взрывной волны, что-то кричал пулеметчик. Но все это – как в немом кино, беззвучно. Лишь немного позже, когда стряхнул с себя комья земли и стал перевязывать раненого пулеметчика, он сообразил, что это контузия. И что это скоро пройдет, он тоже сообразил.
Спустя два часа, уже в медсанбате, он оперировал Бунчужного и был рад, что ногу оказалось возможным сохранить. И рыжего пулеметчика он тоже оперировал. А на следующий день во фронтовой газете появился портрет Багрия. С фотографии глядело совсем незнакомое, очень смущенное и будто виноватое лицо. И когда ему вручали орден боевого Красного Знамени, он чувствовал себя неловко. Генерал поздравил его. Вместо того чтобы произнести, как в таких случаях полагается, бравое «Служу Советскому Союзу», Багрий пробормотал невнятно: «Да за что же, собственно говоря?» Генерал посмотрел на него, пожал плечами, улыбнулся: «Ох уж эти медики, и вечно у них не так, как у людей».
Андрей Григорьевич драил свои ордена и думал, что, если сегодня десятиклассники спросят его, за что он получил орден боевого Красного Знамени, ему, пожалуй, нечего будет сказать. «А ведь такие ордена за здорово живешь не дают», – вспомнились ему слова командира медсанбата. В прошлом году на конференции в Москве Андрей Григорьевич встретил этого командира, теперь директора научно-исследовательского института. Они долго сидели в уютной, хорошо обставленной квартире, пили сухое массандровское вино и вспоминали то, что было много лет назад. И первое, о чем вспомнил бывший командир, был этот орден. И сказал он о нем так, как говорил тогда, на Курской дуге: «Такой орден за здорово живешь не дают».
«А что я все же скажу, если ребята спросят об этом ордене? Я им расскажу о Тарасе Игнатьевиче. О том, как в сорок первом он попал в плен. Как организовал побег. Как сколотил полк и вывел его из окружения… О Тарасе Игнатьевиче можно говорить и говорить. Вот я и расскажу, как я спас его, рыжего пулеметчика и между прочим получил этот орден».
Из задумчивости его вывел телефонный звонок. Телефон стоял в коридоре на подзеркальнике. Андрей Григорьевич присел на невысокий табурет уже с трубкой в руке. Звонил Ватажков. Он извинился, что беспокоит дома, и спросил, как чувствует себя Валентина Лукинична.
– Хорошего мало, – произнес Багрий.
Трубка несколько секунд молчала. Потом Ватажков сказал:
– Просьба у меня к вам, Андрей Григорьевич. Нужно, чтобы Тарас Игнатьевич пока не знал этой правды.
– Понимаете, Яков Михайлович, долго с этим тянуть нельзя. Она может умереть и через неделю, и завтра, и сегодня ночью.
– И все же я вас прошу, не говорите ему пока. Он очень напряжен сейчас, весь на пределе.
– Хорошо, Яков Михайлович.
– Большое спасибо. Если я хоть чем-нибудь смогу помочь, в любое время звоните.
– Хорошо, Яков Михайлович. До свидания…
Багрий сидел минуту в глубокой задумчивости, ссутулясь, с телефонной трубкой в руке. Очнулся, услышав короткие гудки, положил трубку на рычаг. Посидел еще несколько секунд в той же позе и стал звонить Бунчужному. Секретарь сказала, что Тараса Игнатьевича нет, он уехал в аэропорт провожать представителя крупной зарубежной фирмы и вряд ли вернется сегодня на завод.
«Ладно, позвоню ему позже, – подумал Багрий, – а сейчас пора собираться на «огонек» – школьники ждут».
Он умылся, переоделся, собрался было уже выйти, когда позвонил Вадим Петрович.
– Вы завтра у себя на даче? – спросил он.
– Да.
– Если не возражаете, и я к вам. Вместе с Иваном Семеновичем.
– Милости прошу, – сказал Багрий.
– Теперь по поводу сегодняшнего совещания: вам, конечно, невдомек, почему я не выступил?
– Вы на редкость проницательны, Вадим Петрович.
– Завтра я расскажу. Хотел сегодня зайти к вам, но не получается вот. Вы не огорчайтесь. Поверьте, все будет хорошо.
– Будем надеяться, – сказал Багрий. – До завтра, Вадим Петрович.
Он положил трубку. Разговор со старшим ординатором оставил горький осадок.
