Вечерело. Длинные тени стали менее заметны.
Хорошо идти по этой улице квартал за кварталом, смотреть на людей, отвечать на приветствия знакомых, которых у старожилов всегда много, и думать: вон там, против планетария, в семнадцатом шли бои. Планетария тогда не было. На его месте стоял двухэтажный дом обрусевшего француза Никлса, внизу – табачный магазин. Вот против этого магазина и была баррикада. Люди в промасленных спецовках опрокинули трамвайный вагон. Орудуя дышлами, выдернутыми из перевернутых повозок, они развернули этот вагон поперек улицы, а оставшиеся промежутки заложили гранитными плитами, булыжником, мешками с песком. Багрию тогда еще и десяти не было, но многое запомнилось. Ругань, стрельба, крики… Раненые и убитые перед баррикадами… Казак в штанах с красными лампасами ползет к тротуару, волоча за собой ногу, словно она была тряпочная… Посреди мостовой старается подняться и снова падает лошадь. Сквозь шум боя слышен ее храп…
Эта улица многое помнит. Кто только не маршировал по ней! И поляки, и греки, и немцы, и французы.
Когда-то проходила здесь трамвайная линия. По ней громыхали, дребезжа стеклами, красные вагоны. И вот рельсы убрали. Горбатую мостовую выровняли, покрыли толстым слоем асфальта, и побежали по ней автобусы и троллейбусы, быстрые, деловитые.
Багрий помнил еще серые деревянные мостики и такие же серые лабазы внизу, на берегу речки. Сейчас вместо этих шатких деревянных причалов – крепкие бетонные пирсы. А там, где были лабазы, речной вокзал. Далеко по реке видны его белые колонны и шпиль с красным флагом. На противоположном конце улицы, где до войны стояло приземистое краснокирпичное здание железнодорожного вокзала, тоже все изменилось. Старый вокзал, разрушенный во время войны, не стали восстанавливать, построили новый – величественный.
Досталось тогда архитекторам за излишество. Кто только не ругал их. Даже те, которым новый вокзал очень нравился.
Багрий вспомнил, как однажды на партактиве по этому поводу выступил Тарас Игнатьевич: «Вокзал – это ворота города, и строится он на века. И нечего скупиться – потомки не осудят». Ему громко аплодировали, а на следующий день вызвали в горком. Тарас Игнатьевич потом рассказывал, как инструктор горкома вежливо отчитал его; дескать, нельзя же так: вы политически грамотный человек, хорошо знаете, какая сейчас установка по поводу архитектурных излишеств, и вдруг… Тарас Игнатьевич сказал, что он все знает, но у него свое мнение по этому вопросу. Имеет он право это свое мнение высказать или не имеет? Инструктор ответил с плохо скрытой досадой, что мнение конечно же можно высказать, но он, Тарас Игнатьевич Бунчужный, не просто гражданин: он коммунист. И указания вышестоящих органов для него закон.
– Тогда не нужно обсуждать, – нахмурился Тарас Игнатьевич. – Тогда пускай как в армии: приказано – и выполняй без разговора. А если предлагают обсудить…
Инструктор пошутил:
– Можно, по-видимому, хорошо разбираться в судостроении и плохо знать политику партии в области архитектурных излишеств.
Под конец он согласился, что вокзал, как и театр или библиотека, сооружение уникальное и конечно же не беда, если на него затрачено больше средств. Но Тарас Игнатьевич понял, что говорится это из вежливости, что первый секретарь горкома остался недоволен его выступлением. Впрочем, это мало тревожило Тараса Игнатьевича: он привык по любому вопросу иметь свое мнение и высказывать его, особенно на партактивах.
«И действительно, – думал Багрий. – Прошли годы, все забыли о тех временах, когда архитектора корили за излишества, а вокзал стоит вот и радует глаз – высокий, белокаменный».
Да, Багрий очень любил эту улицу. С ней у него были связаны самые значительные воспоминания. Вон там, на широкой площади, так мягко освещенной сейчас лучами заходящего солнца, он ожидал Марию по вечерам. Площади тогда не было. Она появилась потом, уже после войны. Когда он начал встречаться с Марией, тут был огромный пустырь и огороды. В центре небольшим зеленым холмиком торчала рощица. Эта рощица и стала местом их свидания. И увидел он Марию тоже на этой улице, только внизу, у реки.
В тот день было тепло, как сейчас. И тополя шелестели, как сейчас. Он закончил прием в поликлинике. До начала дежурства на станции «скорой помощи» оставалось еще часа полтора. Решил сходить к реке. Он всегда любил свободное время проводить на реке.
Как и сейчас, вечерело. Вода стала темно-фиолетовой, с красными бликами. И на этой фиолетовой с красными отблесками воде лежала багряная дорожка. У самого мостика – широкая, а у противоположного берега, где темнели камыши, – совсем узенькая.
На мостике, у самого края, стояла девушка и смотрела на багряную дорожку. Андрей вначале не обратил на нее внимания. Потом она его заинтересовала и даже встревожила своей неподвижностью.
– Что это она? – спросил он шепотом у старика, который сидел рядом с удочкой.
Тот на секунду отвел глаза от поплавка, посмотрел на девушку и сказал:
– Кто ее знает?.. Стоит и стоит.
Поплавок вздрогнул, начал кружить, медленно уходить под воду. Старик весь напрягся, закусил губу, а когда поплавок скрылся, резко дернул удилище. Подсечь рыбу не удалось, и он сердито сплюнул, посмотрел на девушку так, будто она была виновата в том, что рыба ушла.
