И как бы в подтверждение его слов, сразу же загрохотало. Земля на холме от основания и до вершины будто закипела.
Разрывы прекратились так же внезапно, как и начались.
– Сейчас пойдет, – с какой-то лихостью воскликнул пулеметчик и выругался многоэтажной бранью. – Пошел! Держись, Вася!
Багрий понял, что рыжего парня зовут Васей, что он приготовился к атаке и сам себя подбадривает.
Внизу послышались крики. Беспорядочная стрельба. Все это на короткое время заглушила пулеметная очередь… вторая… третья…
Потом, вспоминая этот эпизод, Багрий не мог отделаться от ощущения, что он продолжался очень долго, что время остановилось и солнце остановилось.
Стучал и стучал пулемет. Вдруг затих, будто захлебнулся.
– Ленту! – крикнул пулеметчик. – Давай ленту!
Багрий не понял и машинально схватил лежавшую в выемке, сделанной в глиняной стене окопа, связку гранат и протянул их пулеметчику. Тот зло выругался, сам дотянулся до ящика с лентами, взял одну, заправил ее и снова припал к пулемету.
Багрий выглянул из окопа и увидел немцев. Они бежали, низко склонившись к земле, стреляли не целясь и кричали… Над головой просвистела пуля.
– Куда тебя черт несет? – крикнул пулеметчик и опять выругался, на этот раз весело, с каким-то задором. – Сучьи дети, покуштовалы?!
Лицо пулеметчика, и без того красное, горело кумачом. Воспользовавшись паузой, он вытер пилоткой пот и пододвинул поближе к себе ящик с лентами. На Багрия он смотрел сверху вниз, добродушно, как герой на нерасторопного новичка.
Плохой из тебя помощник, доктор.
– Как вы полагаете, могу я сейчас перетащить его на противоположный склон? – спросил Багрий.
– И не думай, – окончательно перейдя на «ты», сказал парень. – Они сейчас снова из минометов шпарить будут.
Багрий продолжал бинтовать, все время думая о том, что надо бы поскорее отправить Бунчужного в медсанбат, потому что у него тяжелое ранение и шок; и еще он думал, что, если бы сейчас начать операцию, возможно, и удастся спасти ногу, а если ждать, обязательно начнется гангрена…
Глухо вскрикнул и свалился пулеметчик. Над правым карманом его серой от пыли гимнастерки появилось и стало увеличиваться темно-бордовое пятно. Багрий наклонился к пулеметчику, но тот отстранил его.
– Они сейчас будут здесь, – прохрипел он и тяжело закашлялся. На губах – кровавая пена.
Багрий глянул в прорезь пулеметного щитка. Залегшие было немцы поднялись. Они приближались все быстрее и быстрее, будто росли на глазах. Багрий уже видел их лица. Что-то звериное было в них. «Вот она, смерть, – подумал он, – страшно? Очень!.. Даже холодок на затылке и меж лопаток».
– Что же ты, доктор? – услышал он голос пулеметчика и только сейчас заметил, что тот стоит рядом, и веснушки на его лице стали совсем темными, почти черными.
Конечно же это продолжалось всего секунду, но казалось, что с момента, когда раненый пулеметчик произнес: «Что же ты, доктор?» – до мгновения, когда бегущий впереди немец, огромный, закрывший половину неба, рухнул на край бруствера, прошло много часов.
Багрий хорошо знал пулемет. Командир медсанбата не жалел времени на учебу, заставлял тренироваться всех – и врачей, и сестер, и санитарок.
Глаза у Багрия были острые, рука твердая. На стрельбах его всегда ставили в пример. Но то были учения, своеобразная игра, стрельба по мишеням, а тут… Когда убивают солдаты, это просто и понятно. Они выполняют свой долг. Им не только дано право убивать – это их обязанность. А он… Его обязанность врачевать. Он давал клятву – всегда и везде по мере своих сил оказывать помощь людям. Но они ведь не люди, те, что бегут, раскрывая рты в неистовом крике. Они даже не звери. Они – хуже. Под Сталинградом ему довелось работать в госпитале для военнопленных. Их кормили по специальной норме. По этой норме полагалось молоко. Наши раненые месяцами его не видели, а этим доставали из-под земли. Наши девушки перевязывали их, обмывали и обстирывали, а в это время немецкие командиры твердили своим погибающим от ран и голода солдатам, что русские не берут в плен, что они мордуют, отрезают носы и уши, ломают кости, потом бросают еще живых в прорубь. Нет, они не люди. Вот сейчас они ворвутся сюда. Они прикончат этого рыжего парня, и Тараса, и всех раненых прикончат. И его тоже. Не посмотрят, что через плечо – сумка с красным крестом. Нет, они не люди, и законы человечности на них не распространяются. И он, доктор Багрий, не только не имеет права, но и обязан убивать их во имя справедливости, во имя долга перед теми, кто погибнет, если он станет раздумывать.
Когда он нажал гашетку, бегущий впереди немец был совсем рядом, огромный, чем-то похожий на сильного зверя в броске и по-своему великолепный. Он тяжело рухнул и так же покатился вниз по склону, продолжая сжимать свой автомат. Он упал не один. Упало несколько. На какое-то мгновение все замерло, будто остановилась лента в проекторе. Потом Багрий видел только их спины и подошвы сапог с блестящими головками гвоздей. Целился в эти спины и стрелял спокойно, как по мишени во время учебы.
– Молодец, доктор! – прохрипел раненый пулеметчик.
Темно-красное пятно на его гимнастерке стало огромным, и Багрий подумал, что надо бы перевязать, но пулемет вдруг замолк и в сердце закрался страх.
