Капитан Арена - [33]

Примерно в полночь — ведь вы сами понимаете, капитан не позаботился завести свои часы — он почувствовал такую острую боль, что проснулся: оказалось, что девушка, приходившая прошлой ночью, вернулась и снимала пластырь, поставленный доктором. Как и накануне, она сделала капитану знак молчать; из-за пазухи она достала маленький пузырек и накапала на рану немного зеленоватой жидкости. Это погасило жар в его груди, затем, как и накануне, она взяла толченые травы, но на этот раз положила их на рану и закрыла бинтом, а когда он протянул к ней руку, снова подала ему знак не двигаться и, как и в первый раз, исчезла. Капитан почувствовал облегчение, словно его искупали в молоке: никакой боли, никакой лихорадки, ничего, кроме проклятой слабости. Наконец он снова заснул.

На следующий день он еще не проснулся, когда доктор пришел его навестить. Услыхав его шаги, капитан открыл глаза.

«Все лучше и лучше, — заявил врач. — Взгляд хороший. Покажите язык. Язык хороший. Дайте руку. Пульс хороший. Посмотрим рану».

«О! — воскликнул капитан, снимая травяной компресс и бинт, который его удерживал. — Повязка ночью сползла».

«Неважно, надо посмотреть».

Рана подживала: она почти затянулась. Доктор назначил другой пластырь, подобный первому, и поручил старухе положить его на бок больному. Но едва он переступил порог, как капитан, помнивший, какие муки ему довелось испытать накануне, выбросил чертов пластырь в окно, снова положил на рану травы, уже совсем высохшие, и, чувствуя себя хорошо, попросил бульона; однако старуха заявила, что это запрещено. Возразить было нечего, приходилось повиноваться; он подчинился всему, что от него требовали, и, так как ему становилось все лучше и лучше, вечером сказал старухе, что она может лечь спать и что ему никто больше не нужен, пусть только лампу оставят зажженной, а если что-нибудь понадобится, он позовет. Старуха согласилась, сделала все, как хотел капитан, и оставила его одного.

На этот раз он не спал, а лежал с открытыми глазами, не спуская их с двери. В полночь она, как обычно, отворилась, и к нему подошла девушка.

«Вы не спите?» — спросила она капитана.

«Нет, я жду вас».

«И как вы себя чувствуете?»

«О! Весь день хорошо себя чувствовал, а сейчас еще лучше».

«А ваша рана?»

«Взгляните, она затянулась».

«Да».

«Благодаря вам, ведь это вы меня спасли».

«Я просто обязана была позаботиться о вас, ведь вас ранили из-за меня: слава Богу, вы поправляетесь».

«И настолько успешно, — отвечал капитан, все еще мечтавший о бульоне, — что, признаюсь вам, умираю от голода».

Девушка улыбнулась и достала вчерашний пузырек, только на этот раз содержавшаяся в нем жидкость была красной, как вино; она вылила ее в маленькую чашку, которую взяла на камине, и подала эту чашку капитану.

Хотя это было не то, что он просил, капитан все же взял чашку и сначала лишь прикоснулся к ней губами, но, почувствовав, что эта жидкость была сладкой, словно мед, выпил ее одним глотком. И хотя выпил он всего ничего, это притупило у него чувство голода, что было поразительно: чашка-то была размером с рюмочку для розолио! Но это было еще не все, вскоре он ощутил приятное тепло, разливавшееся по всему телу, и почувствовал себя в раю. Бедный капитан! Он смотрел на девушку, разговаривал с ней, сам не зная, что говорит; наконец, чувствуя, что глаза его закрываются, он взял ее за руку и заснул.

— Не тот ли это напиток, — спросил я, — который в похожих обстоятельствах трактирщик Маттео дал Гаэтано Сферра?

— Тот самый. Старик жил в этих краях, он знал бедную девушку, и она дала ему свой рецепт; впрочем, надо полагать, что питье это волшебное, ибо капитану снились золотые сны: ему чудилось, будто он добывает кораллы возле Пантеллерии и выловил великолепные ветви; их набралось полное судно, и он уже не знал, куда девать эти кораллы; наконец, надо было принять решение и отправиться продавать их. Он поплыл в Неаполь, и всю дорогу дул теплый легкий ветерок, словно рукой подталкивающий его сзади. Когда он прибыл в порт, его снасти оказались шелковыми, паруса — из розовой тафты, а судно — из красного дерева. Встречали его король с королевой, которых предупредили о его прибытии: они махали ему рукой. Наконец он сошел на землю, его отвели во дворец, дали там выпить лакрима кристи в граненых рюмках и накормили макаронами из серебряных мисок; словом, это был сон: кораллы у него купили дороже, чем он собирался их продать, и капитан вернулся богатым, очень богатым, и всю ночь, представьте себе, всю ночь ему такое снилось.

— Он принял опиум? — прервал я Пьетро.

— Возможно. Так что на следующий день, когда его разбудили, он воображал себя турецким султаном. Но стоило войти старухе, как ему стало ясно, что он ошибся; в его памяти всплыло, что он всего-навсего капитан Антонио Арена, что он был ранен, а то, что он принимал за вино с Везувия и макароны, было просто-напросто четырьмя каплями красного напитка, который девушка налила ему в чашку, все еще стоявшую на стуле возле его кровати; однако он ни словом об этом не обмолвился, а лишь попросил позволения встать; ему поставили кресло у окна, он взял палку и, честное слово, кое-как заковылял: ничего не скажешь, это было смело, через три-то дня после подобного удара ножом; одним словом, он был похож на какого-то важного начальника, когда вошел доктор: бедняга в себя не мог прийти от удивления! Это был лучший курс лечения за всю его жизнь. Он сел возле больного.