Кантонисты - [33]

Мечтой-стремлением таких молодых ученых была должность раввина в каком-нибудь местечке, пусть даже самом захолустном. Содержание раввина было более чем скромное, но должность эта была почетная, а для его потомства она была как бы дворянским происхождением. Если не удавалось стать раввином, то молодой ученый, когда приходила пора жениться, всегда имел преимущество перед всеми прочими претендентами.

Еврейские юноши не знали жизни, не были подготовлены к ней, к ее невзгодам. Молодые годы уходили на изучение богословской науки, откуда питомцы хедеров и ешиботов выходили неподготовленными к ожидавшей их суровой борьбе за существование. Умственные и нравственные силы атрофировались, превращая юношей в каких-то тепличных, худосочных созерцателей. Чувства любви, увлечения для них не существовали, потому что они такого чувства не знали и даже в разговорном языке слово «любовь» не употреблялось. Это чувство было изгнано из жизни огромного гетто вечной борьбой за существование, неуверенностью и страхом за завтрашний день. Если в ком-либо чувство любви вспыхивало и проявлялось с особенной силой, то на это смотрели как на ненормальное явление. Любовь до самозабвения, готовая на высокие подвиги, на страдания и самопожертвование не могла развиваться у еврейских юношей того времени и по причине обязательного брака в раннем возрасте. К тому же мальчики и девочки воспитывались раздельно и различно. Если мальчики проводили свое время над книгами, то девочки знали только отчий дом, помогая матерям по хозяйству или были ее помощницами в лавке, где большей частью торговала жена, а не муж. Мальчики с девочками не дружили, интересы у них были совершенно различные, и дети не успевали физически и умственно окрепнуть, стать самостоятельными, как их женили. Этим и было завершено воспитание. Случалось довольно часто, что жених и невеста впервые виделись под брачным балдахином. При составлении браков принималось во внимание материальное обеспечение будущей семьи, но еще дороже ценились личные качества жениха и невесты: ум, знание, благородное происхождение и благонравие. Вкусами вступающих в брак родители не интересовались. Не считались и с физиологическими законами: детей женили в самом раннем возрасте, и свадьбы в 12–13 лет рассматривались как нечто весьма нормальное. А ранние браки давали чахлое потомство и преждевременное увядание родителей.

Долго ждать с женитьбой детей считалось рискованным: не надо было дать страсти накопляться и вырваться с бешеной силой, которая могла натворить много непоправимых бед. Семейные же очаги использовались на богоугодное дело — на продолжение рода. Еврейская семья была святилищем, центром жизни, средоточием всех радостей и утешением в невзгодах, и завет «плодитесь и множитесь» выполнялся со всей добросовестностью.

Браки по выбору родителей с помощью сватов были, конечно, похожи на коммерческую сделку. Но молодые новобрачные, если не говорить об исключительно ранних браках, а потому ненормальных, в возрасте 18–19 лет, чистые душой, не опошленные, не истратившие своих сил на стороне, привыкали, приноравливались, привязывались друг к другу. Сильная вера в святость брачной жизни, общность интересов создавали крепкую связь между молодыми супругами, рождалась любовь, которая с годами крепла. В старом укладе еврейской жизни не было незаконнорожденных детей, не знавших своих отцов, и не было позорной проституции с ее страшным бичом — венерическими болезнями. Стыдливость и скромность были отличительными чертами еврейского юноши того времени, и грубых ругательств и похабных слов никогда не слышно было даже среди простых по положению евреев. Бывало, конечно, и тогда немало неудачных браков, не сходились характерами, но для этого был развод, дешевый и легко достижимый.

В 30-х и 40-х годах, когда правительство решило изменить быт русского еврейства путем законодательства и принудительного просвещения, традиционным устоям еврейской жизни стала угрожать опасность. Сказались и веяния Запада. В Россию проникала пропаганда немецкого философа М. Мендельсона о необходимости реформировать уклад еврейской жизни. Это движение «гаскала» (просвещение) было в глазах русских евреев чем-то революционным, а потому — недопустимым. Но жизнь брала свое. Корпевшие над Талмудом юноши стали тайком изучать русский язык. Молодежь прятала «запрещенные» книжки и читала их, когда не было посторонних. Из этих книжек она узнавала, что где-то живет огромный мир, которому нет дела до решения талмудических вопросов, вроде того, можно ли употребить яйцо, снесенное курицей в субботу?; можно ли употребить посуду, в которой варилось мясо, если в нее попала капля молока?; действителен ли развод между супругами, если в писаном тексте развода испорчена хотя бы одна буква? и тысяча подобных им «важных» вопросов. Молодежь уже не могли пленять вопросы Талмуда и хитросплетения ответов его комментаторов.

Те редкие одиночки, которые выделялись из общего уровня невежества и фанатизма и шли наперекор установленному образу жизни, подвергались преследованиям. Но, критикуя все отсталое и ненужное, они все же избегали нарушать установленные каноны. Не хватало силы воли и последовательности устраивать жизнь по-своему или дать своим детям правильное воспитание, готовить их к практической жизни. Таким натурам дали эпитет «апикойрес» («эпикуреец»), хотя они и не наслаждались благами жизни. Еврейские «эпикурейцы» 19-го века питались хлебом и луком, молились, соблюдали как аскеты все обряды и постились, когда того предписывала религия, но достаточно было высказать хоть малейшее сомнение относительно Талмуда, чтобы навлечь на себя подозрение. А это грозило весьма неприятными последствиями.