Кантонисты - [31]

Евреи твердо верили в Промысел Божий. Недуги и болезни они рассматривали как заслуженную кару, ниспосланную Богом за грехи. И хотя верными средствами к избавлению от них являются молитва и покаяние, тем не менее они находили, что человек должен лечиться в случае болезни. В местечках единственным представителем медицины был фельдшер. По совместительству он же исполнял и функции парикмахера. А так как аптеки водились только в городах, то фельдшер брал на себя и обязанности аптекаря. Местечковый исцелитель лечил решительно от всех болезней.

Мы уже говорили, что становой пристав был абсолютным властелином. Это потому, что губернскому начальству нечего было делать в забытых Богом и людьми местечках. Оно неохотно посещало их, но временами, бывало, нагрянет ревизор, и тогда местечко имело вид растревоженного улья. Волнение среди населения было страшное. Правда, обыватели знали, что высшее начальство имело обыкновение приходить на помощь и выручать из затруднительного положения проигравшихся в карты высокопоставленных чиновников. Для этой цели их командировали для ревизии в местечки с соответствующими чину прогонными и суточными. О том, что к ним едет ревизор евреи узнавали не от каких-нибудь бобчинских и добчинских. Об этом сообщал становой пристав, а ему «под большим секретом» о предстоящей ревизии сообщал сам ревизор.

Евреи трепетали. Страх перед губернским чиновником был велик, хотя фальшивых денег они не делали и другими подобными делами не занимались. Но были пейсы, бороды и длиннополые лапсердаки, запрещенные законом. Ну, а книги о переписи населения разве были в порядке?

После 2–3 дней волнений становой давал понять, что он постарается уладить дело с ревизором, и дорого оно не обойдется. Со своей стороны кагал принял свои меры предосторожности: часть товаров предписано было убрать из лавок, дабы большое их количество не повлияло на размеры взятки; мальчики не выпускались из хедеров, да и в хедерах они сидели тихо и не горланили. Жителям было приказано не слишком бросаться в глаза ревизору, а если уж кому-нибудь в день его приезда необходимо было отлучиться из дому по неотложному делу, то такой обыватель непременно надевал пальто, даже если это происходило летом. Относительно пальто закон не указывал, какой длины оно должно быть и под ним не видно было длинного лапсердака. Подняв же воротник, можно было скрыть бороду и пейсы, которые по тому же закону запрещалось носить.

С отъездом ревизора пронеслась и буря; еврейскому населению ревизия обходилась сотней-другой, и жизнь в местечках потекла по-прежнему: тихо, мирно, без культурных запросов и в вечной борьбе за существование.

ЕВРЕЙСКИЙ БЫТ. МОЛОДЕЖЬ И ПРОСВЕЩЕНИЕ

Запрещение евреям селиться во внутренних губерниях, целый ряд ограничительных мер против них, изгнание из деревень, погромы, ритуальные наветы и всякие иные преследования заставили евреев замкнуться, жить обособленной от коренного населения жизнью. Русское еврейство представляло собой какой-то замкнутый мирок, отделенный непроницаемой стеной от остального окружавшего его мира. Оно зорко охраняло себя от всякого постороннего влияния, от всего, что приходило извне. Масса прозябала в невежестве и в жизни руководствовалась предрассудками религиозного характера. Умственные интересы были направлены на изучение талмудических трактатов, и свободная мысль, искавшая простора, энергично, неумолимо подавлялась. Правда, причиной всему этому были также и долгие века гонений, которые развили приверженность ко всему своему, будь то обрядность или нелепый обычай. Строй жизни, воспитание детей, семейные отношения, отношения между людьми — все основывалось чуть ли не на средневековых традициях. Примитивные, крайне несложные условия существования, борьба за хлеб насущный также не вызывали потребности ни в переменах, ни в просвещении. Все новое считалось предосудительным и опасным для религии, предписаниям которой подчинялись все житейские интересы, желания и нужды. Таким образом мир для еврея представлялся разделенным на две части: мир еврейский и мир христианский. Еврейский мир был для него чем-то вполне оформленным с нерушимыми устоями и законами, с правилами на всякие случаи жизни. Внешний мир был для еврея неприемлем, вызывал у него тревогу, а потому он его опасался и отрицал. Всякое новшество, исходившее из христианского мира, представлялось опасным, и даже одеваться в общепринятое платье считалось грехом.

О мирских развлечениях не могло быть и речи, и театр еврею был совершенно не знаком, если не считать сценки, исполнявшиеся во время праздника Пурим, так называемые «пурим-шпил». Но об исполнении можно иметь представление, если скажем, что их выполняли молодые подмастерья.

В то тяжелое, мрачное время еврейских газет еще не было, а читать русские газеты евреи не могли из-за незнания языка. Но о всяких указах, правительственных репрессиях, о введении рекрутской повинности они немедленно узнавали, и в «клубах», то есть в синагогах за печью происходили горячие споры. Жизнь еврейских солдат и кантонистов, сцены поругания над телом и духом были хорошо известны. Знали, как в казармах полосовали спины палками за погрешности в муштре, как томили голодом в кантонистских школах, готовя к восприятию православия, как кормили там детей селедками, чтобы вызывать жажду к познанию истинной веры. Чаша страданий переполнилась, но еврей жил надеждой, дожидаясь лучших дней.