Каннские хроники. 2006–2016 - [42]

Д. Дондурей. Тот, который «хуже татарина».

Кадр из фильма «Утомленные солнцем – 2: Предстояние» (реж. Н. Михалков; 2010)

А. Плахов. Татарин и есть – в переносном смысле, посланник «татарской пустыни». При том что его даже Венеция приглашала, и тогда Канны подсуетились – и сразу в конкурс. Кстати, это не часто бывает.

Д. Дондурей. Интерес понятный – фильм суперрадикальный.

А. Плахов. Когда Каннский фестиваль берет совершенно нового режиссера, по крайней мере по параметрам главного фестиваля мира, берет человека другого поколения, к тому же с не очень модной территории – это редчайший случай. И, как я сейчас понимаю, у него даже были шансы получить какой-то приз. Картина оказалась вполне конкурентоспособной.

Конечно, «Счастье мое» – экстремальный фильм, кино не для всех – он не может всем нравиться. Спорный, скажем так. Я прекрасно понимаю людей, которые его не принимают по каким-то своим причинам, но смешно, когда на картину вешают ярлык непрофессионализма: тут впору обернуть этот упрек по адресу самих обвинителей. Еще смешнее и глупее, когда говорят, что это плохой фильм, потому что автор не любит людей, родину и тому подобное. Людей не надо любить: любите свою семью, друзей, не знаю, еще кого-то, но не мучайте своей любовью человечество в целом. Не нужно пользоваться демагогией в разговорах об искусстве, особенно если претендуешь считаться профессионалом. «Счастье мое» может нравиться или не нравиться, но оно показывает художественный потенциал «этой территории».

Д. Дондурей. То есть каннские отборщики это сделали специально: свели Михалкова и Лозницу?

А. Плахов. Я не знаю, специально или нет, но в любом случае чувствую, что здесь все работает: в фильме Лозницы румынский актер, румынский оператор, режиссер родился в Белоруссии, снимал на Украине, но имеется в виду, ясное дело, Россия. Но не только, а нечто большее, так называемое постсоветское пространство. В каком-то смысле проклятое. Но, безусловно, потенциально художественно богатое. Контраст двух русскоязычных фильмов, представленных в Каннах, показывает: поколению режиссеров, к которому принадлежит Михалков, – за редким исключением – уже нечего сказать. Они будут, разумеется, работать, продолжать существовать в кинопроцессе, но они уже не определяют состояние этой кинематографической территории. Его определяет какое-то новое поколение, даже не обязательно поколение, но новые люди, новые имена, новые мозги, новое сознание. Здесь что-то ощутимо меняется.

Д. Дондурей. Принцип был: смотрите, кто ушел?

А. Плахов. Ну да.

Л. Карахан. Две русские картины в конкурсе – это не частый случай в каннской программе.

Кадр из фильма «Счастье мое» (реж. С. Лозница; 2010)

А. Плахов. Последний раз, извини, были Михалков с Кончаловским. В 1994-м.

Л. Карахан. Еще Звягинцев с Сокуровым – в 2007 году. Но в этом году русский дуплет, по-моему, не говорил о каких-то особых ожиданиях. Скорее наоборот – фестиваль торжественно закрыл тему, по крайней мере на время. Не знаю, достоверна ли эта информация, но, по слухам, Тьерри Фремо сказал в частной беседе, что Россия сейчас его вообще мало интересует, поскольку на этой территории ничего нового не происходит и откровения из России ждать не стоит. Вне зависимости от того, какими правдами-неправдами попали в конкурс сразу два наших фильма, объективно, в паре, они проиллюстрировали именно «тезис Фремо». При всех различиях ортодокса Михалкова и нигилиста Лозницы оба они представили «территорию», по которой гуляют бесконечная внутренняя вражда и гражданское несогласие. Никакого тебе традиционного русского душевного тепла – одна гибельная черная дыра. Есть от чего впасть в истерику. Тем более что русская «кинодиаспора» в Каннах подтвердила междоусобный характер нашего сегодняшнего существования: «михалковцы» были за Михалкова и против Лозницы, «антимихалковцы» – наоборот. Кстати, ни одного «чужого среди своих» ни в одном из враждующих лагерей я не встретил. Такая вот партийная дисциплина.

Когда-то в советские времена в «Проверке на дорогах» у опального «очернителя» Алексея Германа русские партизаны пощадили баржу с русскими пленными и не взорвали мост, по которому шел немецкий эшелон. У Михалкова русские саперы пусть даже и по случайности, но взрывают мост с русскими беженцами. А сцена с кремлевскими курсантами? Одна из наиболее удачных в фильме, она куда реалистичнее демонстрирует враждебность между курсантами и штрафбатом, чем их последующее боевое братство. Я уже не говорю о всех подставах с Надеждой Михалковой, которую если кто из своих обидит – и дня не проживет. Или на мине подорвется, как проплывший мимо утопающей Нади катер с партархивом, или сгорит в адском огне, как целая деревня, ни один из жителей которой не открыл девушке дверь в трудную минуту.

Разве не то же самое происходит в аналогичных военных ретросценах и у Лозницы? Партизаны, не раздумывая, убивают деревенского учителя и оставляют его малолетнего сына беспризорным сиротой. Или другой вариант: один русский офицер убивает другого русского офицера за то, что тот конфисковал у него трофейные немецкие шмотки.