Каннские хроники. 2006–2016 - [41]

Коммерческое кино тоже может быть авторским – и это доказано Каннским фестивалем, а потом подтверждено развитием мирового кинопроцесса в 1980-е, 1990-е и уже в нулевые годы. Ну, скажем, Тим Бёртон. Это же действительно смесь: очень массовое и жанровое зрелище, кино для миллионов, а с другой стороны – рукоделие. И как раз это сочетание очень интересно. Бёртон возглавлял жюри Каннского фестиваля и вынес вердикт, по которому – не случайно – режиссером номер один признан Вирасетакун. Пример того, как утонченное, элитарное, авторское кино использует форму народного примитива, эксплуатирует пласты традиций, мифов и ритуалов. Мы не очень хорошо знаем дальневосточный фольклор, в том числе кинематографический, и только догадываемся о том, что, собственно, Вирасетакун имел в виду, вводя в структуру фильма сказочную историю принцессы, совокупляющейся с рыбой, или монаха, который в финале раздваивается. Нужно быть осторожным в суждениях о далекой от нас культуре. Я тоже не думаю, что это режиссер уж такого крупного масштаба, как те, кого мы называли выше, но все-таки в нем есть большая оригинальность, артистизм, и, наверное, его фильм лег на почву европейского пессимизма и рефлексий как приятный эстетический контраст. И это нельзя было не оценить. Может быть, его кино не так глубокомысленно и больше похоже на шутку, но, с другой стороны, это тоже очень нужно, чтобы иногда людям давали возможность расслабляться и дышать, получать удовольствие, даже развлекаться, не опускаясь на вульгарный уровень. Невозможно постоянно жить в душной атмосфере депрессии и страданий. Оказывается, есть какой-то выход – может быть, даже иллюзорный. И все равно для меня самым глубоким фильмом фестиваля, фильмом-лидером остается «Поэзия»: здесь уж точно с нами не играют, здесь все всерьез – и в то же время легко, без натуги. Он для меня был лидером Канн.

Д. Дондурей. Даже не Майк Ли?

А. Плахов. Ну и Майк Ли – со стороны Европы.

Л. Карахан. А мне кажется, что оба этих фильма как раз по одну сторону или, точнее, в одну сторону – туда, где, может быть, и нет еще веры и внутренней гармонии, но есть то, что, как у Майка Ли, этой гармонии этически предшествует, – человеческое доверие. Или как у главной героини Ли Чхан Дона: жизнь – пред-верие. Внутренний потенциал этой героини столь значителен, что не подвластен даже трагическим императивам повседневной жизни. Скорее, императивы – история с изнасилованием, которое совершил внук героини, – усиливают в ней именно внутреннее движение, желание найти свою духовную стезю. Важно, что поиск приводит героиню «Поэзии», как и героиню предыдущего фильма режиссера «Тайное сияние», в церковь. Но у Ли Чхан Дона это лишь промежуточный момент поиска. Режиссер явно испытывает осторожность по отношению к церковному верованию и всегда ищет альтернативные возможности, для того чтобы урезонить внутреннее существование своих героев.

Д. Дондурей. Он перебирает варианты возможного выхода из внутреннего тупика.

Л. Карахан. Метафорой внутреннего объема у Ли Чхан Дона как раз и становится поэзия.

А. Плахов. Еще по поводу контрастов массового и авторского кино на Каннском фестивале. Если в прошлом году он показал, что существует некое гетто, потому что все фильмы были очень экстремальные, очень депрессивные и в этом смысле антизрительские, то в этом году все как раз наоборот. Произошло некое облегчение сюжетики, перегруженных структур авторского кино, ослабление напряжения, которое становилось почти невыносимым, скажем, у Триера. В этот раз – без истерики. Возникает какой-то путь между этими расходящимися полюсами: погружением в депрессию и релаксацией. Иногда, конечно, как в картине «Турне», расслабленность зашкаливает. То ли это модифицированное авторское кино, то ли вообще развлекательное зрелище про стриптиз.

Д. Дондурей. Мы не можем обойти ситуацию, которая была особенно интересной для нас, российских критиков. Два фильма русских режиссеров одновременно оказались в конкурсе – именно в конкурсе, а не в «Особом взгляде» или каких-то других программах. Два таких разных – мировоззренчески, технологически, финансово, политически. Ну просто нет критерия, по которому бы одна картина не отличалась от другой. Какую цель, на ваш взгляд, преследовали отборщики, ставя их в конкурс, и, с другой стороны, что показало соприсутствие фильмов Сергея Лозницы и Никиты Михалкова в программе этого года?

А. Плахов. Оно проявило широкий диапазон нашего кинематографа, потому что это действительно два полюса, две крайности. Один фильм, «Утомленные солнцем – 2: Предстояние», невероятно высокобюджетный, опирающийся на мифологию державности, воцерковленности, семейного провиденциализма в михалковском варианте. Примешивалась и мифология, сопровождающая саму личность Михалкова, его общественный имидж; это тоже, как вы знаете, наложило отпечаток на восприятие фильма. О его авторе мы знали слишком много. А Сергей Лозница, наоборот, появился как бы ниоткуда, материализовался из черной дыры постсоветского пространства: хотя он и известный режиссер документального кино, но здесь, в игровом кино, на каннском подиуме его совершенно никто не ждал. Он возник вообще не из России, как-то сбоку, украинско-немецко-голландская копродукция. Неожиданно ворвался в конкурс с фильмом «Счастье мое», как незваный гость.